совъ. Болѣе, чѣмъ обыкновенно, онъ сквернословилъ, придираясь изъ-за всякаго пустяка, и нѣсколько матросовъ прибилъ съ хладнокровной жестокостью, не спѣша и молча.
«Отчаянный» волновался.
Одному матросу, у котораго изъ зубовъ сочилась кровь, онъ возбужденно и громко сказалъ:
— Что ты позволяешь этому звѣрю-боцману тиранствовать надъ собой? Онъ не смѣетъ драться!
Матросъ молчалъ. Притихли и другіе матросы, стоявшіе вблизи. Притихли и любопытно ждали, что будетъ. Боцманъ стоялъ въ двухъ шагахъ и слышалъ каждое слово «отчаяннаго».
Но Ждановъ только бросилъ на Митюшина безпощадный злой взглядъ и пошелъ далѣе, великолѣпный, строгій и высокомѣрный.
«Сегодня будетъ раздѣлка!» — рѣшилъ Митюшинъ.
Дѣйствительно, за четверть часа до подъема флага вѣстовой старшаго офицера вприпрыжку подошелъ къ Митюшину.
— Старшій офицеръ требуетъ въ каюту! — проговорилъ невеселымъ тономъ вѣстовой.
И, понижая голосъ, участливо скороговоркой прибавилъ;
— Освирѣпѣлъ... страсть! Сей минутъ боцманъ былъ у «цапеля» и на тебя, Митюшинъ, кляузничалъ... Я заходилъ въ каюту и слышалъ, какъ боцманъ противъ тебя настраивалъ. Такъ ты знай!
— Спасибо, братъ! — порывисто проговорилъ Митюшинъ.
— А первымъ дѣломъ помалкивай... Слушай и не
