он чисто отбарабанит и ждет, что ему пани скажет, а сам только хлоп-хлоп глазами.
А пани ему то и дело:
— Хорошо, хорошо, все это хорошо. Только ты смотри у меня, не избалуйся с моими волчьими душами.
— Никогда я того не посмею, ваше высокоблагородие.
Поклонится ей низко, потом направо, налево, ногами шарк — да и опять на лавку, и опять свищет.
— Эх! Чтоб вас! — говорю я ему однажды. — Когда это вы свистеть перестанете? Тут горе, тут напасть, муки кровные, а вы…
— Не горюй, не горюй, девка! На то она служба прозывается! Вот видишь, сколько у меня зубов осталось? На службе потерял. Был у нас капитан… Ух!.. — И он только ухнул. — А ты что думала? Как жить на свете, как служить, как выслуживаться? Тебя бьют, тебя рвут, морочат тебя, порочат, а ты знай стой, не моргни. Упаси бог!
Сказал и опять принялся свистеть. А Прокоп с сердцов даже трубку об землю хватил.
— Волы в ярме и те ревут; а чтоб христьянская душа всякий укор да неправду терпела и словом не отозвалась! — грянул он на солдата, так что даже тот свистеть перестал. Дивится на него, как козел на новые ворота. — Не такой у меня нрав, — продолжал Прокоп, — по-моему, или освободись, или пропадай!
— А у меня так вот какой нрав: убеги! — захохотал Назар .— Мандрівочка — рідна тіточка.
— Поймают! — вскрикнул солдат и на ноги вскочил. — Поймают — пропал!
Что у кого ни было на сердце, а все засмеялись.
— Не всякий капитан такой проворный уродится, — промолвил Назар. — А ты вот лучше скажи: куда уйти, чтобы не было того, как в пословице говорится: «От какой беды ушел, такую и встретил», из лохмотьев — да в рубище. Та все пани, та все дуки, — запел он вдруг, точно в колокол ударил.
Год спустя померла старая пани. Больно не хотелось ей умирать. Всё молитвы, священное писание читала, по церквам молебны заказывала; свечи перед образами неугасимые пылали. Как-то случилось, что девчонка зазевалась и свечка погасла, — велела старуха девку высечь. «Ты, говорит, грешница: моему спасенью вредишь!»
