его головой и… опять «задумался»,—«Мнѣ, сознавался онъ потомъ, стало жаль мальчика и рука невольно опустилась…» Такимъ образомъ, нѣсколько разъ опускалась рука у убійцы но, наконецъ,—первый ударъ сдѣланъ, за нимъ послѣдовалъ другой и уже такой, что молотокъ завязъ въ мозгу мальчика… Убійца и послѣ этого испыталъ еще жалость и, чтобъ не видѣть лица жертвы, накрылъ ей голову одѣяломъ…
Не велика и безплодна нравственная борьба, испытанная вышеописаннымъ убійцей, но, къ ужасу за человѣка, даже и такой борьбы мы не встрѣчаемъ въ поведеніи большинства убійцъ, ни до преступленія, ни въ моментъ его ни послѣ. Казалось-бы, судя по-человѣчески, что простосердечная довѣрчивость жертвы, ея дружелюбное, гостепріимное отношеніе къ убійцѣ должны бы оказывать сдерживающее на него дѣйствіе, вліять миротворно на его совѣсть и падать самымъ тяжелымъ на нее укоромъ. Ничуть не бывало! Напротивъ, герои преступленій, при данныхъ условіяхъ, платя зломъ за сдѣланное имъ добро, поражаютъ обыкновенно своей безчувственностью, цинизмомъ и полнымъ отсутствіемъ внутренней борьбы между совѣстью и корыстью, между чувствомъ жалости и кровожадностью. Страшно заглянуть въ эти души, не колеблемыя нравственной борьбою въ рѣшимости на кровавое дѣло; страшно заглянуть потому, что тутъ нѣтъ и признаковъ человѣчности, а царитъ одна лишь ужасная пустота, мрачная, глухая и безчувственная! Удержать занесенную надъ жертвой смертоносную руку можетъ здѣсь одно только темное, трусливое чувство страха и сознаніе неудачи задуманнаго плана, чѣмъ и объясняется нерѣдко нападающее на убійцу, въ рѣшительный моментъ, колебаніе и—отсюда спасеніе жизни подвергающихся покушенію. Но этимъ же объясняются и тѣ несчастные случаи, гдѣ убійство является печальнымъ и неожиданнымъ сюрпризомъ для самого убійцы, который, подъ вліяніемъ безотчетнаго страха и второпяхъ, не соблюлъ извѣстной мѣры—лишній разъ ударилъ или слишкомъ тѣсно затянулъ петлю и т. п. Самымъ разительнымъ примѣромъ такого невольнаго пересола было извѣстное, надѣлавшее въ свое время большаго шума, убійство австрійскаго военнаго агента, князя Аренберга.
Убійцы имѣли намѣреніе только «оглушить» князя, по ихъ выраженію, на время грабежа. Оглушить его—они, дѣйствительно, оглушили во время борьбы, но, потомъ, когда онъ впалъ въ обморокъ, они,
его головой и… опять «задумался», — «Мне, сознавался он потом, стало жаль мальчика и рука невольно опустилась…» Таким образом, несколько раз опускалась рука у убийцы но, наконец, — первый удар сделан, за ним последовал другой и уже такой, что молоток завяз в мозгу мальчика… Убийца и после этого испытал еще жалость и, чтоб не видеть лица жертвы, накрыл ей голову одеялом…
Не велика и бесплодна нравственная борьба, испытанная вышеописанным убийцей, но, к ужасу за человека, даже и такой борьбы мы не встречаем в поведении большинства убийц, ни до преступления, ни в момент его ни после. Казалось бы, судя по-человечески, что простосердечная доверчивость жертвы, её дружелюбное, гостеприимное отношение к убийце должны бы оказывать сдерживающее на него действие, влиять миротворно на его совесть и падать самым тяжелым на неё укором. Ничуть не бывало! Напротив, герои преступлений, при данных условиях, платя злом за сделанное им добро, поражают обыкновенно своей бесчувственностью, цинизмом и полным отсутствием внутренней борьбы между совестью и корыстью, между чувством жалости и кровожадностью. Страшно заглянуть в эти души, не колеблемые нравственной борьбою в решимости на кровавое дело; страшно заглянуть потому, что тут нет и признаков человечности, а царит одна лишь ужасная пустота, мрачная, глухая и бесчувственная! Удержать занесенную над жертвой смертоносную руку может здесь одно только темное, трусливое чувство страха и сознание неудачи задуманного плана, чем и объясняется нередко нападающее на убийцу, в решительный момент, колебание и — отсюда спасение жизни подвергающихся покушению. Но этим же объясняются и те несчастные случаи, где убийство является печальным и неожиданным сюрпризом для самого убийцы, который, под влиянием безотчетного страха и второпях, не соблюл известной меры — лишний раз ударил или слишком тесно затянул петлю и т. п. Самым разительным примером такого невольного пересола было известное, наделавшее в свое время большего шума, убийство австрийского военного агента, князя Аренберга.
Убийцы имели намерение только «оглушить» князя, по их выражению, на время грабежа. Оглушить его — они, действительно, оглушили во время борьбы, но, потом, когда он впал в обморок, они,
