же, какъ живому органу, руководящемуся внутреннимъ убѣжденіемъ и разумомъ живыхъ людей, а не мертвой буквой писаннаго закона, мы обязаны, въ данномъ случаѣ, и выясненіемъ той фальши, которая вытекаетъ изъ непримиримаго противорѣчія между практикой жизни и ея теоріей, искусственно ей навязанной въ формѣ этой самой мертвой буквы. Впрочемъ, оно такъ и должно быть, чтобы теорія шла впереди жизни и освѣщала ей путь; но, пожалуй, въ этомъ случаѣ она ужь слишкомъ занеслась впередъ… Нѣтъ спора, прекрасно, что законъ безусловно высказывается противъ убійства; но горько то, что у жизни есть случаи, гдѣ она не хочетъ признавать этого требованія и, неотразимой силой собственной логики, отвергая примѣнимость теоріи, заставляетъ законъ молчать, заставляетъ признавать, говоря философскимъ терминомъ, мыслимость убійства въ сферѣ человѣческихъ отношеній.
Исходя изъ этого положенія, мы остановимся прежде всего на такихъ случаяхъ «честныхъ убійствъ», гдѣ оно особенно ярко выражается, гдѣ логика жизненныхъ условій приводитъ къ неотразимому убѣжденію въ неизбѣжности кроваваго дѣла и, слѣдовательно, къ его оправданію. На первомъ планѣ должны стоять здѣсь, конечно, дуэли, которыя, не смотря на ихъ допотопную дикость и вопіющую несправедливость, если не безсмыслицу, пользуются полнымъ правомъ гражданства въ наиболѣе культурныхъ слояхъ общества. По существующимъ, глубоко вкоренившимся понятіямъ на этотъ счетъ, безчестно — не убить ближняго на дуэли, а отказаться отъ убійства, конечно, съ рискомъ самому быть убитымъ. Вслѣдствіе этого, дуэлисты-убійцы не только не встрѣчаютъ ни малѣйшаго упрека со стороны общественной совѣсти, но имъ почти аплодируютъ, какъ героямъ, и предразсудокъ этотъ еще такъ силенъ и такъ распространенъ, что ему должно было сдѣлать уступку само уголовное законодательство, карающее, какъ извѣстно, за убійство на поединкахъ весьма снисходительно. То же законодательство вынуждено было признать и полную невмѣняемость убійства на дуэли для нѣкоторыхъ, очень рѣдкихъ и, разумѣется, исключительныхъ случаевъ.
Человѣческія отношенія до такой степени еще проникнуты зоологическимъ, звѣринымъ элементомъ, что дѣйствительно бываютъ такіе трагическіе случаи, изъ которыхъ нѣтъ другаго исхода, какъ
же, как живому органу, руководящемуся внутренним убеждением и разумом живых людей, а не мертвой буквой писанного закона, мы обязаны, в данном случае, и выяснением той фальши, которая вытекает из непримиримого противоречия между практикой жизни и её теорией, искусственно ей навязанной в форме этой самой мертвой буквы. Впрочем, оно так и должно быть, чтобы теория шла впереди жизни и освещала ей путь; но, пожалуй, в этом случае она уж слишком занеслась вперед… Нет спора, прекрасно, что закон безусловно высказывается против убийства; но горько то, что у жизни есть случаи, где она не хочет признавать этого требования и, неотразимой силой собственной логики, отвергая применимость теории, заставляет закон молчать, заставляет признавать, говоря философским термином, мыслимость убийства в сфере человеческих отношений.
Исходя из этого положения, мы остановимся прежде всего на таких случаях «честных убийств», где оно особенно ярко выражается, где логика жизненных условий приводит к неотразимому убеждению в неизбежности кровавого дела и, следовательно, к его оправданию. На первом плане должны стоять здесь, конечно, дуэли, которые, несмотря на их допотопную дикость и вопиющую несправедливость, если не бессмыслицу, пользуются полным правом гражданства в наиболее культурных слоях общества. По существующим, глубоко вкоренившимся понятиям на этот счет, бесчестно — не убить ближнего на дуэли, а отказаться от убийства, конечно, с риском самому быть убитым. Вследствие этого, дуэлисты-убийцы не только не встречают ни малейшего упрека со стороны общественной совести, но им почти аплодируют, как героям, и предрассудок этот еще так силен и так распространен, что ему должно было сделать уступку само уголовное законодательство, карающее, как известно, за убийство на поединках весьма снисходительно. То же законодательство вынуждено было признать и полную невменяемость убийства на дуэли для некоторых, очень редких и, разумеется, исключительных случаев.
Человеческие отношения до такой степени еще проникнуты зоологическим, звериным элементом, что действительно бывают такие трагические случаи, из которых нет другого исхода, как
