сидѣльцу, который, по ея собственнымъ словамъ, приглянулся ей, какъ «очень высокаго роста, здоровый и сильный мужчина», а, при всемъ томъ, какъ очень любезный кавалеръ. Сперва между ними происходитъ та устарѣлая, во-вкусѣ сантиментальныхъ романовъ, платоническая канитель, выражающаяся, напр., въ чувствительныхъ посланіяхъ и стишкахъ, взятыхъ изъ «пѣсенниковъ», въ обмѣнѣ локоновъ волосъ и т. д., которая еще не утратила своей свѣжести и прелести для гостинодворскихъ Вертеровъ и Донъ-Жуановъ, и ихъ «предметовъ». Затѣмъ, пользуясь отлучкой въ Москву свирѣпаго подпоручика, влюбленные совершаютъ двѣ-три, неизбѣжныя въ подобныхъ романахъ, амурно-увеселительныя поѣздки въ «Красный Кабачекъ» и «Самаркандъ». До сихъ поръ, это — самая обыкновенная исторія, не заключающая въ себѣ никакихъ элементовъ драмы; но, сверхъ ожиданія, подпоручикъ принялъ очень близко къ сердцу, когда, по его возвращеніи, буфетчица прямодушно заявила ему, что романъ ихъ конченъ и сердце ея принадлежитъ другому. Сначала онъ принялъ это, повидимому, спокойно, — тѣмъ болѣе, что съ соперникомъ своимъ былъ въ пріятельскихъ отношеніяхъ и даже предлагалъ ему какъ-то раньше взять буфетчицу «на содержаніе»; но, затѣмъ, въ припадкахъ подпитія, сперва поколотилъ «измѣнщицу», потомъ послалъ, со злости, обличающее ее въ распутствѣ письмо роднымъ ея въ Холмъ; сталъ грозить, что если она не станетъ жить съ нимъ, то онъ постарается навязать ей изъ полиціи позорный «желтый» билетъ, а наконецъ, послѣ основательной попойки у Палкина съ эксъ-любовницей и ея новымъ обладателемъ, съ бухты-барахты убилъ послѣдняго наповалъ изъ револьвера, при выходѣ на улицу.
Не знаемъ, въ какой степени убійство это можно отнести къ «честнымъ», но, во всякомъ случаѣ, оно — пьяное убійство, какимъ, въ свое оправданіе, старался выставить его на судѣ и самъ преступникъ. Что касается побужденій ревности и страсти, то онъ категорически отрицалъ ихъ въ себѣ, съ полнѣйшимъ презрѣніемъ относясь и къ самой героинѣ этой драмы. Онъ самъ, какъ мы видѣли, сознался, что третировалъ ее «какъ нельзя хуже», и это потому, что «не могъ ее уважать»; по его словамъ, онъ даже и не любилъ ея вовсе, такъ какъ «любить можно, — сказалъ онъ на судѣ, — только ту женщину, которую уважаешь». Это подтвердила
сидельцу, который, по её собственным словам, приглянулся ей, как «очень высокого роста, здоровый и сильный мужчина», а, при всём том, как очень любезный кавалер. Сперва между ними происходит та устарелая, во вкусе сантиментальных романов, платоническая канитель, выражающаяся, напр., в чувствительных посланиях и стишках, взятых из «песенников», в обмене локонов волос и т. д., которая еще не утратила своей свежести и прелести для гостинодворских Вертеров и Дон-Жуанов, и их «предметов». Затем, пользуясь отлучкой в Москву свирепого подпоручика, влюбленные совершают две-три, неизбежные в подобных романах, амурно-увеселительные поездки в «Красный Кабачок» и «Самарканд». До сих пор, это — самая обыкновенная история, не заключающая в себе никаких элементов драмы; но, сверх ожидания, подпоручик принял очень близко к сердцу, когда, по его возвращении, буфетчица прямодушно заявила ему, что роман их кончен и сердце её принадлежит другому. Сначала он принял это, по-видимому, спокойно, — тем более, что с соперником своим был в приятельских отношениях и даже предлагал ему как-то раньше взять буфетчицу «на содержание»; но, затем, в припадках подпития, сперва поколотил «изменщицу», потом послал, со злости, обличающее её в распутстве письмо родным её в Холм; стал грозить, что если она не станет жить с ним, то он постарается навязать ей из полиции позорный «желтый» билет, а наконец, после основательной попойки у Палкина с экс-любовницей и её новым обладателем, с бухты-барахты убил последнего наповал из револьвера, при выходе на улицу.
Не знаем, в какой степени убийство это можно отнести к «честным», но, во всяком случае, оно — пьяное убийство, каким, в свое оправдание, старался выставить его на суде и сам преступник. Что касается побуждений ревности и страсти, то он категорически отрицал их в себе, с полнейшим презрением относясь и к самой героине этой драмы. Он сам, как мы видели, сознался, что третировал её «как нельзя хуже», и это потому, что «не мог её уважать»; по его словам, он даже и не любил её вовсе, так как «любить можно, — сказал он на суде, — только ту женщину, которую уважаешь». Это подтвердила
