въ выраженіи лицъ всѣхъ этихъ людей, начиная съ маленькаго мальчишки, чистильщика сапогъ, и кончая вотъ этимъ высокимъ матросомъ съ купеческаго корабля, стоящимъ на тротуарѣ съ засунутыми въ карманы штановъ руками и сплевывающимъ себѣ подъ ноги съ такимъ видомъ, будто и чортъ ему не братъ, — все это поражало наблюдательнаго молодого матроса.
И, обращаясь къ одному изъ двухъ матросовъ, съ которыми согласился, чтобы вмѣстѣ итти въ лавки и погулять по городу, онъ воскликнулъ:
— И чудно здѣсь… Вовсе чудно, Артемьевъ! И совсѣмъ простого народа не видать… Все господа больше.
Артемьевъ, землякъ Чайкина и изъ одной деревни, основательный и степенный матросъ лѣтъ подъ сорокъ, ходившій уже разъ въ «дальнюю» (такъ матросы называютъ кругосвѣтныя плаванія) и бывавшій въ Санъ-Франциско, проговорилъ:
— Тутъ, братъ, и не отличить, который господинъ, а который простого званія, всѣ, значитъ на одинъ фасонъ, и всн равны… Президентъ у ихъ — въ родѣ будто, значитъ, короля ихняго — прямо-таки изъ низкаго званія, дровосѣкомъ былъ…
— Диковина! — изумлялся Чайкинъ.
Всѣ три матроса стояли на набережной, глазѣя по сторонамъ.
Въ эту минуту проходила какая-то дѣвочка-подростокъ черезъ толпу, и Чайкинъ обратилъ вниманіе, какъ мужчины почтительно разступались предеъ нею, давая ей дорогу.
— Должно, какая-нибудь генеральская дочь, что такъ ее уважаютъ! — замѣтилъ Чайкинъ, удивленный такимъ отношеніемъ, —а, вѣдь, вовсе даже просто одѣта.
— Какая генеральская?.. Тутъ и генераловъ-то нѣтъ! — нѣсколько презрительно возразилъ Артемьевъ. — А у мериканцевъ, братецъ ты мой, такое положеніе, чтобы, значитъ, женскій полъ уважать и не смѣй бабу обидѣть… Слова дурного ей не скажи, а не то что вдарить… Совсѣмъ другой народъ эти мериканцы. Вотъ только негрой брезгуютъ, точно не всн у Бога люди равны! —
