свернулъ бы ему на сторону хайло!—сказалъ Дунаевъ не безъ простодушія въ голосѣ.—Да еще, пожалуй, придется... Подозрительный народъ...
И, закуривши трубку, продолжалъ прерванный разсказъ.
2.
— Такъ жилъ, говорю я, братецъ ты мой, по-хорошему, какъ въ одно воскресенье вышелъ я погулять. Побродилъ по улицамъ и спустился къ пристани... А тамъ, самь знаешь, салуновъ видимо-невидимо. Зашелъ я въ одинъ салунъ и выпилъ, сперва одинъ, потомъ других, третій стаканчикъ, а тамъ все больше да больше... И такъ, милый человѣкъ, пьянствовалъ я недѣли двѣ, въ запой, значитъ, вошелъ. Всѣ деньги пропилъ, платье пропилъ, ночевалъ въ ночлежныхъ домахъ и былъ въ родѣ послѣдняго скота... И когда нѣсколько пришелъ въ себя, пошелъ на работу къ своему старому боссу. Увидалъ онъ меня, значитъ, оборваннаго, пьянаго, въ однихъ штанахъ, и сердито покачалъ головой: нѣтъ, молъ, такому пьяницѣ работы. И прогналъ... Ходилъ я по разнымъ мѣстамъ просить работы, —вездѣ гнали вонъ... И въ ту пору голодалъ я... Корки по ночамъ на улицахъ собиралъ... До точки до самой дошелъ... Вотъ тутъ Мошка, дай Богъ ему здоровья, и вызволил меня... Проходилъ я по одной глухой улицѣ, въ самой полной отчаянности, можно сказать, какъ слышу, меня кто-то окликаетъ. Смотрю, Мошка съ лоткомъ. Я къ нему, и первымъ дѣломъ: «Хлѣба, говорю, дай». Онъ мигомъ сбѣгалъ въ съѣстную и принесъ хлѣба и кусокъ мяса... И смотритъ на меня, удивляется, въ какомъ я видѣ, и какъ я въ родѣ будто голоднаго пса набросился на пищу. И какъ наѣлся я, такъ онъ и говоритъ:«Я васъ на квартирѣ искалъ, на пристани искалъ, —все хотѣлъ вашу долю отдать, но нигдѣ васъ сыскать не могъ. Пойдемте, говоритъ, ко мнѣ». Пошли. Жилъ онъ въ каморкѣ, однако, хоть и жидъ, а чисто. Пріютилъ меня и первымъ дѣломъ принесъ костюмъ и все, какъ слѣдуетъ, одннмъ словомъ, въ человѣческій видъ привелъ, и вечеромъ,
