— А это замѣсто объявленія... Чтобы покупалиу него ваксу!— смѣясь отвѣчалъ Дунаевъ.
— Чудной народъ!—промолвилъ Чайкинъ .
— Они понимаютъ, что русскіе за нихъ... Зато, братецъ ты мой, и намъ уваженіе оказали... Ура кричали!
— И руку такъ тискали, что даже больно стало!—замѣтилъ Чайкинъ ...
И, помолчавъ, прибавилъ не безъ горделиваго чувства:
— Ддда! И здѣсь россійскихъ знаютъ! Мнѣ и негра въ Санлусѣ (Санъ-Луи) говорилъ про нашу экадру и хвалилъ Царя нашего. Его всѣ добрые люди хвалятъ за то, что крестьянамъ дадена воля... Безъ воли... какая жизнь...
— Южане не хвалятъ!—смѣясь замѣтилъ Дунаевъ.—Имъ самимъ хотѣлось бы своихъ крѣпостныхъ дегровъ сохранить. Ну, да имъ скоро крышка. Нашъ Линкольнъ довелъ ихъ до точки... Замиренья просятъ... Согласны на то, чтобы негра былъ вольный человѣкъ... И нудно же было жить бѣдному негрѣ... Охъ, какъ нудно!
— Шибко утѣсняли?—спросилъ Чайкинъ .
— И не дай Богъ! Мало того, что утѣсняли, а его и за человека, можно сказать, не считали. «Насѣкомая, молъ, а не человѣкъ!» Я бывалъ на плантаціяхъ, видалъ, какъ съ неграми поступали. Плетями такъ и подбадривали эти самые «боссы» ихніе. Жалко бывало смотрѣть.
Чайкинъ нѣсколько времени молчалъ. И наконецъ въ какомъ-то мучительномъ раздумьѣ спросилъ:
— И отчего это на свѣтѣ людей утѣсняютъ? Какъ ты объ этомъ полагаешь, Дунаевъ?
Повидимому, Дунаевъ не занимался подобными отвлеченными вопросами, хотя зналъ по опыту, что такое утѣсненіе, и, жаждавшій чуткимъ сердцеыъ правды, даже искалъ ея, явившись обличителемъ своего командира передъ адмираломъ.
