лился въ Москву, а Чайкинъ вернулся къ матери, онъ долго еще вспоминалъ эти счастливые часы своей юношеской жизни, когда что-то словно подхватило его и уносило далеко отъ дѣйствительности въ міръ какихъ-то грезъ.
И теперь онъ весь отдавался звукамъ, испытывая то пріятно ласкающее и вмѣстѣ съ тѣмъ грустное настроеніе, которое даетъ музыка нервнымъ людямъ съ воспріимчивыми нервами… И — Господи — какъ тоскливо сдѣлалось этому молодому матросу, когда онъ, очнувшись, вспомнилъ о недавнемънаказаніи. Физическое страданіе прошло, но при воспоминаніи онъ снова чувствовалъ позоръ и униженіе. И впереди еще цѣлыхъ два года этой жизни, полной трепета и страха.
Опять заиграла музыка, играла еще и еще, и Чайкинъ все слушалъ да слушалъ. И не хотѣлось ему уходить. А время шло.
Вдругъ мысль, что онъ можетъ опоздать на шлюпку, и что тогда ему дадутъ сто линьковъ, вывела молодого матроса изъ его приподнятаго душевнаго настроенія инаполнила душу страхомъ. Онъ вскочилъ со скамейки и почти побѣжалъ вонъ изъ сада.
Выйдя на улицу, онъ испуганно озирался. Куда итти: направо или налѣво? Онъ не могъ оріентироваться, и страхъ опоздать сбивалъ всѣ его соображенія.
И онъ торопливо направился въ сторону, противоположную тому направленію, по которому ему надо было итти. Гдѣ-то пробило три четверти седьмого. Чайкинъ прибавилъ шагу, не дагадываясь, что идетъ не къ пристани, а отъ пристани.
Однако, Чайкинъ, спустя нѣкоторое время, замѣтилъ, что дома будто бы не тѣ, какіе онъ видѣлъ на этой же улицѣ раньше, и усомнился: туда ли идетъ? Но кого спросить и какъ спросить, когда не знаешь чужого языка?
Чайкинъ остановился на одномъ перекресткѣ. Уже смерклось. Онъ посмотрѣлъ направо и налѣво и въ полумракѣ наступившаго вечера увидалъ часть бухты, и тогда для него стало ясно, что онъ идетъ не туда.
Въ ужасѣ Чайкинъ повернулъ назадъ бѣгомъ по освѣщенной
