Оба офицера глядѣли на Чайкина, изумленные. Казалось, хмель выскочилъ изъ ихъ головъ.
— Ты... Чайкинъ ?—спросилъ старшій офицеръ, настолько ошалѣвшій при видѣ бѣглаго матроса въ образѣ приличнаго джентльмена, на которомъ статское платье сидѣло, пожалуй, не хуже, если не лучше, чѣмъ на немъ самомъ, что не сообразилъ нисколько своего вопроса.
— Точно такъ, вашескобродіе!
— Здравствуй, Чайкинъ ! Очень радъ тебя встрѣтить!—привѣтствовалъ его молодой лейтенанта.
— И я очень радъ, что довелось встрѣтиться съ вашимъ благородіемъ.
— Что ты тутъ дѣлаешь?—спросилъ строго старшій офицеръ.
— Служилъ матросомъ, вашескобродіе.
— Гдѣ?
— На купеческомъ брпгѣ, вашескобродіе.
— А теперь?
— Поступаю на ферму.
— И хорошо тебѣ здѣсь?—задалъ вопросъ молодой лейтенанта.
— Очень даже хорошо, ваше благородіе.
— Хорошее жалованье получалъ матросомъ?
— Сперва пятнадцать, а какъ сдѣлался рулевымъ 25 долларовъ, ваше благородіе.
— И по-англійски выучился?
— Выучился.
— И, кажется, газеты читаешь?—спрашивалъ лейтенантъ, замѣтившій газету, торчавшую изъ кармана пиджака Чайкина.
— Читаю... Любопытно, что на свѣтѣ дѣлается, ваше благородіе.
— И какъ ты поправился... Загорѣлъ... Совсѣмъ молодцомъ сталъ!—ласково говорилъ Погожинъ.
— Спасибо на добромъ словѣ и за то, что вы о матросахъ только что изволили говорить, ваше благородіе! Богъ за это вамъ счастія пошлетъ!..—взволнованно произнесъ Чайкинъ.
