мѣтилъ, что ни одинъ изъ стоявшихъ на площадкѣ пассажировъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на паденіе толстяка, точно на мостовую шлепнулся не человѣкъ, а мѣшокъ съ овсомъ; никто не повелъ бровью, не проронилъ слова. И ни одинъ изъ проходившихъ черезъ улицу не нодошелъ къ нему, чтобы помочь подняться. Справляйся, молъ, какъ знаешь самъ!
Но зато его удивило необыкновенно почтительно любезное охношеніе къ дамамъ, которому онъ былъ свидѣтелемъ, когда, послѣ остановки трамвая у перекрестка, занялъ освободившееся мѣсто внутри трамвая.
Черезъ нѣсколько времени послѣ этого на площадку вспрыгнули двѣ молодыя барышни, и тѣ же пассажиры площадки, которые столь безцеремонно наступали на ноги мужчинамъ, немедленно разступились, толкая других других, чтобы дать проходъ барышнямъ. И, несмотря на то, что вагонъ былъ полонъ, онѣ вошли и, озирая мужчинъ, подошли къ двумъ болѣе молодымъ мужчинамъ, видимо, щадя стариковъ, и стали противъ нихъ.
И немедленно эти два господина уступили барышнямъ свои мѣста и пошли на площадку. Затѣмъ вошла какая-то бѣдно одѣтая старушка. Чайкинъ про себя подумалъ, что ей никто не уступитъ мѣста, и что ей придется стоять, и хотѣлъ, было, подняться, чтобы предложить ей свое мѣсто, но въ эту минуту уже поднялся какой-то щегольски одѣтый молодой господинъ, противъ котораго остановилась старушка, и ушелъ на площадку.
«Почитаютъ здѣсь женскій полъ» подумалъ Чайкинъ и продолжалъ свои наблюденія надъ пассажирами.
— Извините... скоро Гольмъ-стритъ?—обратился Чайкинъ къ сосѣду.
— Проѣхали!—хладнокровно отвѣтилъ сосѣдъ.
Чайкинъ бросился опрометью изъ вагона и, не стѣсняясь, пробивалъ себѣ дорогу локтями, чтобы соскочить съ трамвая.
— Гольмъ-стритъ!—обратился онъ къ кондуктору.
Кондукторъ кивнулъ головой назадъ и потомъ влѣво.
— Не бросайтесь, какъ полоумный!—прибавилъ онъ, замѣтивши
