Испытывалъ тоску одиночества и Чайкинъ .
Среди многочисленной пулики калифорнійцевъ на нароходѣ онъ чувствовалъ себя чужимъ. Оживленные разговоры, веселый смѣхъ, ярігое солнце, ласково грѣюіцее съ голубого неба, притихшій океанъ, слегка покачивающій на умиравшей водѣ пароходъ... все это словно бы еще больнѣе напоминало, что онъ одинъ, и что впереди его ждетъ одиночество.
— За золотомъ?—рѣзко спросилъ его какой-то пассажиръ костюмъ котораго говорилъ, что къ Чайкину обратился одинъ изъ рудокоповъ.
— Нѣтъ,—отвѣтилъ Чайкинъ .
— Могу дать пай въ своемъ пріискѣ. Хотите?
— Не хочу.
— Напрасно. Выгодное дѣло, иностранецъ!.. Можете разбогатѣть.
— Благодарю. Вы лучше сами богатѣйте.
Калифорніецъ засмѣялся.
— Вы, зелененькій, пожалуй, правы!—отвѣтилъ онъ и предложилъ сыграть партію.
— Вовсе не играю.
— И не играете? Чѣмъ же вы занимаетесь? Спекулируете свободными фондами?—иронически спросилъ молодой калифорніецъ, добродушно смѣясь и оглядывая фигуру Чайкина и его дорожной костюмъ.
Чайкинъ отвѣтилъ, что былъ матросомъ, а теперь ѣдетъ работнииомъ на ферму.
И янки отошелъ отъ Чайкина.
2.
Часу въ пятомъ дня Чайкинъ вышелъ изъ дилижанса и пошелъ на ферму г-жи Браунъ. Дорога туда шла лѣсомъ, и Чайкинъ съ удовольствіемъ вдыхалъ смолистый ароматъ высокихъ сосенъ.
Часа черезъ два, когда ужъ смеркалось, Чайкинъ увидалъ ранчу, за нею тянулись расчищенныя отъ лѣса поля.
