медленно же отнять его, и оставить снова его одного, какъ перстъ, на свѣтѣ съ проклятіями прошлой жизни, съ озлобленіемъ на людей и съ вѣчнымъ мракомъ на душѣ? А онъ такъ привязался къ Антошкѣ, и этотъ мальчикъ такъ любитъ его!..
И „графъ“ невольно вспомнилъ разсказъ мальчика о томъ, какъ онъ „отчекрыжилъ“ изъ-за него княгиню, и со скорбною нѣжностью посмотрѣлъ на Антошку.
А Антошка, притихшій и встревоженный, не спускалъ глазъ съ графа, недоумѣвая, отчего это онъ вдругъ сдѣлался такой печальный.
Что могло быть въ этой запискѣ?
Нѣсколько минутъ прошло въ молчаніи. Наконецъ „графъ“ проговорилъ съ рѣшительнымъ видомъ человѣка, принявшаго героическое рѣшеніе:
— А знаешь, что я тебѣ скажу, Антошка?
— Что, графъ? — съ тревогой въ голосѣ стремительно перебилъ Антошка.
— Положимъ, и княгиня, и всѣ эти дамы и мужчины, что засѣдали въ комитетѣ и разглядывали тебя, какъ рѣдкость, порядочные шуты гороховые... Положимъ... Но все-таки въ пріютѣ вовсе не такъ скверно, какъ ты думаешь... Это совсѣмъ не то, что у „дяденьки“...
При этихъ словахъ Антошка такъ-таки и обомлѣлъ.
Не находя словъ, онъ растерянно вытаращилъ испуганные глаза и застылъ на табуретѣ въ позѣ отчаянія.
— Право, братецъ, не дурно, — продолжалъ „графъ“, стараясь въ шутливомъ тонѣ голоса скрыть свое волненіе и отводя взглядъ отъ поблѣд-
