Марковну и называлъ ее своей спасительницей.
Антошка, всѣ эти дни ухаживавшій за „графомъ“, чуть не прыгалъ отъ радости и глядѣлъ на докторшу съ какимъ-то особеннымъ почтеніемъ.
Когда она ушла, „графъ“ въ первый разъ съ аппетитомъ поѣлъ бульона и, присаэиваясь на кровати, сказалъ:
— Ну теперь, Антошка, надо и о дѣлахъ подумать... Не бойсь, много мы задолжали Анисьѣ Ивановнѣ?.. Дай-ка мнѣ сюда перо и бумаги... Напишу-ка племянницѣ... Она добрая, не откажетъ... А ты снесешь ей письмо... Только смотри, по черному ходу неси... А то на парадной швейцаръ — большая бестія и не пуститъ тебя. Постарайся самой барышнѣ въ руки отдать письмо...
— Будьте спокойны, графъ! Все, какъ слѣдуетъ, обдѣлаю! — не безъ гордости отвѣчалъ Антошка.
„Графъ“ принялся за письмо, какъ въ комнату вошла Анисья Ивановна и смущенно проговорила:
— Александръ Ивановичъ... Околоточный зачѣмъ-то хочетъ васъ видѣть... Ужъ онъ два раза приходилъ... Тогда я упросила его подождать... Говорю: совсѣмъ вы больны... Ну а теперь... настоятельно требуетъ...
— Околоточный!? Что ему нужно?.. Попросите его сюда, Анисья Ивановна.
При имени „околоточнаго“ Антошка струхнулъ.
Черезъ минуту въ комнату вошелъ молодой, довольно представительный и чистенькій околоточный и, бросая взглядъ на Антошку, вѣжливо поклонился „графу“ и проговорилъ:
— На счетъ васъ бумага изъ участка... Не угодно ли прочесть...
