Почти всѣ дѣти спали, вдыхая въ себя смертоносный воздухъ.
Антошка снялъ съ себя ларекъ, затѣмъ разулся, сунувъ подъ свой матрасикъ свертокъ съ леденцами, надѣлъ какіе-то дырявые башмаки и хотѣлъ было снимать свое намокшее пальтецо, какъ вдругъ изъ-за стѣны донесся жалобный дѣтскій вопль, заглушаемый пьянымъ грубымъ мужскимъ голосомъ.
— Это Нютку! — шепотомъ проговорилъ бѣлокурый мальчикъ.
— За что? — отрывисто спросилъ Антошка.
— Всего два пятака принесла...
— Ишь... подлые!.. — шепнулъ Антошка, и въ его глазахъ сверкнулъ огонекъ.
Черезъ минуту въ комнату вбѣжала съ плачемъ маленькая, совсѣмъ худенькая дѣвочка, съ черными растрепавшимися волосенками и, увидѣвъ Антошку, проговорила прерывающимся отъ рыданій голосомъ:
— Ан-тош-ка... У-бей Бо-гъ нап-расно. Я гроши-ка не у-та-ила...
И, понижая голосъ, прибавила:
— Онъ бы прос-ти-лъ, а она... тварь под-лая...
— Онъ чѣмъ тебя, ремнемъ, или руками? — освѣдомился довольно объективно бѣлокурый мальчикъ, засовывая въ ротъ послѣдній кусокъ чернаго хлѣба.
— Рем-немъ... Пять разъ... Больно... Ахъ, больно, голубчики!
Антошка проговорилъ съ важнымъ видомъ:
— Подожди, Анютка... Мы на этихъ дьяволовъ управу найдемъ... Най-демъ! — прибавилъ онъ, вспоминая вдругъ слова графа. — Мы не проданные... Не реви, Анютка...
