когда его тащили за хвостъ изъ клѣтки! — смѣясь проговорила Нина и прибавила: — А въ какомъ платьѣ, мама, быть попугаю?..
— Надѣнь новое, что на дняхъ принесли. Оно къ тебѣ идетъ...
— Такъ я его и надѣну... — отвѣтила Нина и вышла изъ спальной.
На другой день Нина, отдавая горничной футляръ съ серьгами, проговорила:
— Отвезите серьги, Дуняша, къ ювелиру съ этой записочкой... Только, прошу васъ, никому объ этомъ ни слова! — прибавила, краснѣя, Нина.
— Что вы, барышня... Ни душа не узнаетъ...
— Онъ вамъ за нихъ дастъ деньги... — Продать ихъ, значить?
— Ну да... Ювелиръ навѣрное купитъ.
— А за сколько прикажете отдать ихъ?
— Право, не знаю... Кажется, за нихъ заплачено триста рублей.
— Этихъ денегъ, барышня, онъ не дастъ.
— Берите, что дастъ. Мнѣ очень нужны деньги.
Дуняша догадывалась, на что нужны барышнѣ деньги. Кучеръ вчера разсказалъ ей, гдѣ была Нина, и какъ Антошка благодарилъ ее.
Ей было жаль, что барышня лишается этихъ серегъ ради какого-то пьяницы дяденьки, котораго не даромъ же генералъ не приказываетъ принимать въ домъ и который навѣрное пропьетъ деньги, и она замѣтила:
— Жаль, барышня, продавать такія чудесныя сережки... Не найдете ли вы что-нибудь другое?..
— За другое меньше дадутъ, Дуняша... Да и
