35.
Это объясненіе съ дочерью взволновало Опольева.
Онъ долго не могъ успокоиться и быстро и нервно ходилъ по кабинету, возбужденный, поводя скулами и хрустя по временамъ бѣлыми, крупными, пальцами заложенныхъ за спину рукъ. Только что сдѣланное открытіе — именно открытіе — что, по всѣмъ вѣроятіямъ, дочь его заражена тѣми самыми мнѣніями, противъ которыхъ онъ боролся въ качествѣ оффиціальнаго лица, и которыя считалъ вредными, — и изумляло, и раздражало, и огорчало его превосходительство...
И какъ онъ ничего этого не замѣчалъ, какъ онъ во-время не остановилъ этого недуга, готоваго охватить и погубить молодой организмъ? То-то — припоминалъ онъ слова жены — она избѣгаетъ выѣздовъ, не любитъ общества, читаетъ книжки, и ей никто не нравится изъ тѣхъ молодыхъ людей, которые у нихъ бываютъ...
Усталый отъ ходьбы, онъ снова присѣлъ къ столу и долго, долго сидѣлъ въ креслѣ въ глубокой задумчивости, словно человѣкъ, внезапно застигнутый какимъ-то неразрѣшимымъ вопросомъ.
Наконецъ, онъ подавилъ пуговку звонкаи, когда явился лакей, приказалъ попросить къ себѣ барыню, если у нея никого нѣтъ.
И, когда въ кабинета пришла Опольева, нѣсколько встревоженная, съ красными отъ слезъ глазами, мужъ съ какою-то злостью взглянулъ въ это, еще красивое, добродушное, полное лицо, точно
