бы избавить его отъ ужасовъ нищенской жизни и сдѣлать его человѣкомъ.
Безконечно благодарный и любившій теперь „графа“ сознательнѣе, чѣмъ прежде, Антошка былъ въ восторгѣ, что такъ скоро сбылись его завѣтныя мечты, тѣ самыя мечты, которыя нерѣдко занимали Антошку съ той памятной ночи, когда онъ, избитый, окровавленный и продрогшій прибѣжалъ отъ „дяденьки“, и былъ согрѣтъ ласкою и участіемъ, призрѣнъ и принята подъ покровительство такимъ же нищимъ и бездомнымъ, какимъ былъ и Антошка. И съ той только поры онъ почувствовалъ, что жизнь можетъ быть мила.
Теперь онъ можетъ отплатить своему другу не одною только безпредѣльною привязанностью. Теперь Александру Ивановичу не нужна ничья посторонняя помощь. Ему, преждевременно состарѣвшемуся отъ долгихъ лѣтъ нищенской жизни, часто хворающему, не нужно больше трудить слабыхъ глазъ и сидѣть, не разгибая спины, по нѣсколько часовъ въ день за перепиской, чтобъ заработать нѣсколько рублей для того, что бы побаловать развлеченіями и лакомствами лишній разъ того же Антошку. Теперь онъ будетъ заботиться о немъ и баловать „графа“. Теперь у нихъ будетъ пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ своихъ кровныхъ денежекъ и никакой чужой помощи имъ не надо. А впереди въ воображеніи Антошки послѣдовательно пробѣгали крупнѣйшія цифры будущаго жалованья и, доходя до цифры 100, говорили ему и о двухъ комнатахъ, и о сигарахъ для Александра Ивановича, и о красномъ винѣ для него за обѣдомъ, и о маленькой дачѣ гдѣ-нибудь по близости, на Петровскомъ островѣ.
