черомъ... Вѣдь вашъ шабашъ не дологъ. Такъ пятьдесятъ рублей, Антоша? И ты будешьмастеромъ? И, конечно, скоро... Однимъ словомъ, теперь ты на своихъ ногахъ... Я такъ и ждалъ... Ты и мальчишкой былъ всегда сообразнтельнымъ умницей... О ты, братъ, далеко пойдешь... Непремѣнно какую-нибудь машину да выдумаешь... Ѣшь, ѣшь... Вечеромъ разскажешь, какъ это случилось, и что тебѣ начальникъ мастерской говорилъ... Такъ съ перваго числа? Теперь, Антоша, ты богатъ и можешь завести и часы, и сшить себѣ новую пару, и пользоваться иногда развлеченіями...
Но вдругъ „графъ“ остановился, изумленный внезапной перемѣной лица Антошки. Куда дѣвалась сіявшая на немъ радость!
— Развѣ жалованье, которое я буду получать, мое, а не наше, Александръ Иванычъ? — взволнованнымъ и словно бы недоумѣвающимъ тономъ воскликнулъ Антошка, и лицо его приняло безконечно-грустное выраженіе обиженнаго ребенка. — Къ чему вы говорите о какихъ-то часахъ, о новой парѣ? Развѣ мы не будемъ оба жить на жалованъе?.. Вы, зна-чить, не хотите, чтобъ я могъ хоть чѣмъ-нибудь отплатить за все, что вы для меня сдѣлалп... Я... я... жизнь... готовъ... отдать за васъ, а вы...
Антошка больше не могъ продолжать.
О, какія мгновенія безконечнаго счастья испытывалъ „графъ“, слушая эти порывистыя, прочувствованныя изліянія благороднаго сердца! Какимъ великимъ вознагражденіемъ за всѣ страданія горемычной его жизни была эта обида привязаннаго существа! И какъ хороша казалась жизнь! И какимъ тепломъ охватывало его душу!
