дубомъ, полагая, что теперь велятъ его приковать цѣпью къ сваѣ, и прогулки мои по рѣкѣ навсегда кончились. — Какъ это случилось, что бабушка увидѣла, спрашивала я, приставая къ берегу? — Бабушка не видала, отвѣчала Агафья, но за вами пріѣхалъ Степанъ; матушка ваша прислала. — Матушка! за мною! возможно ли! Ахъ, прекрасный край, не ужели я должна буду оставить тебя!.. Я шла поспѣшно домой; тамъ увидѣла стараго слугу нашего, бывшаго во всѣхъ походахъ съ отцемъ моимъ; сѣдой Степанъ почтительно подалъ мнѣ письмо. Отецъ писалъ, что онъ и мать моя желаютъ чтобъ я немедленно пріѣхала къ нимъ, что имъ скучно жить розно со мною. Это было непонятно для меня; я знала, что мать не любила меня, и такъ это батюшка хочетъ чтобъ я была при немъ; но какъ же согласилась мать моя! Сколько я ни думала и сколько ни сожалѣла о необходимости оставить Малороссію, о стѣсненіи свободы меня ожидающемъ, о непріятномъ размѣнѣ прекраснаго климата
дубом, полагая, что теперь велят его приковать цепью к свае, и прогулки мои по реке навсегда кончились. «Как это случилось, что бабушка увидела?» — спрашивала я, приставая к берегу. «Бабушка не видала, — отвечала Агафья, — но за вами приехал Степан; матушка ваша прислала». — «Матушка! за мною! возможно ли! Ах, прекрасный край, неужели я должна буду оставить тебя!..» Я шла поспешно домой; там увидела старого слугу нашего, бывшего во всех походах с отцом моим; седой Степан почтительно подал мне письмо. Отец писал, что он и мать моя желают, чтоб я немедленно приехала к ним, что им скучно жить розно со мною. Это было непонятно для меня; я знала, что мать не любила меня, итак, это батюшка хочет, чтоб я была при нем; но как же согласилась мать моя! Сколько я ни думала и сколько ни сожалела о необходимости оставить Малороссию, о стеснении свободы меня ожидающем, о неприятном размене прекрасного климата
