родѣ, уже совершенно «эмансипированными» молодыми людьми, т. е. курили сигары и папиросы, пили коньякъ и шампанское и любили хвастаться своими побѣдами и въ особенности ужинами со своими женщинами. Юный Алексисъ все это слушалъ съ жаднымъ любопытствомъ и съ тайною завистью, съ мучительною завистью самолюбія, лишеннаго по волѣ батюшки, тѣхъ же благъ, какими пользовались всѣ эти Пети, Жоржи и Базли. Ему нечѣмъ было похвастаться, ему не на что было покутить, не надъ кѣмъ одерживать (хотя мнимыя, вымышленныя) побѣды, о которыхъ бы онъ могъ, при случаѣ, съ гордостью повѣдать Петямъ и Базилямъ, такъ какъ все женское общество его заключалось въ почтенной старушкѣ madame Oiseau. Всѣ эти обстоятельства мучили и грызли его слабенькую душу самымъ жестокимъ образомъ — а излить эту душу было рѣшительно не передъ кѣмъ. И юный Алексисъ таилъ про себя точащаго его червя. А между тѣмъ онъ вступалъ уже въ тотъ возрастъ, когда дѣт-
роде, уже совершенно «эмансипированными» молодыми людьми, т. е. курили сигары и папиросы, пили коньяк и шампанское и любили хвастаться своими победами и в особенности ужинами со своими женщинами. Юный Алексис всё это слушал с жадным любопытством и с тайною завистью, с мучительною завистью самолюбия, лишенного по воле батюшки тех же благ, какими пользовались все эти Пети, Жоржи и Базли. Ему нечем было похвастаться, ему не на что было покутить, не над кем одерживать (хотя мнимые, вымышленные) победы, о которых бы он мог, при случае, с гордостью поведать Петям и Базилям, так как всё женское общество его заключалось в почтенной старушке madame Oiseau. Все эти обстоятельства мучили и грызли его слабенькую душу самым жестоким образом — а излить эту душу было решительно не перед кем. И юный Алексис таил про себя точащего его червя. А между тем он вступал уже в тот возраст, когда дет-
