что деньги приходятъ не въ пору заносчивой и увлекающейся юности, а потомъ, когда и прелесть безполезныхъ тратъ и потребность въ милыхъ, ненужныхъ, но дорого стоющихъ мелочахъ жизни притупляется, проходитъ. Выходитъ, въ родѣ горчицы послѣ ужина!
На столѣ лежала его первая, пока единственная книга „Воскресный вѣтеръ“. Полоса отъ печки дѣлала красноватымъ золотой обрѣзъ сафьянаго переплета, и Викторъ Николаевичъ зналъ, что на первой страницѣ было написано: „посвящается со всею любовью музѣ моей, В. П. Свѣчиной“. Посвященіе было писанное, а не напечатанное и его никто не видалъ, не исключая и самой Барберины.
По мѣрѣ того, какъ обрѣзъ дѣлался все болѣе краснымъ, Карпинскому показалось, что и карточка Барберины начала свѣтиться желтымъ, теплымъ сіяньемъ. И въ ту же минуту до его слуха дошли еле различимые, звенящіе звуки, которые, усиливаясь и постепенно отдѣляясь одинъ отъ другого, распредѣлились въ прелестный напѣвъ, ласковый, простой и цѣнящійся, и ужъ совсѣмъ не похожій на осеннюю пѣснь Чайковскаго. Но почему бы ему и походить на этотъ извѣстный салонный морсо?.. Дѣло въ томъ, что Виктору Николаевичу показалось, почудилось… Да нѣтъ, и на самомъ дѣлѣ это было такъ!
Послѣдніе уголья уже погасли, а изъ плюшевой рамки продолжалъ литься розоватый свѣтъ и стеклянные звуки какого-то далекаго инструмента. Необожженныя свѣчи на сфотографированномъ роялѣ явственно зазвѣздились и именно оттуда доносилась музыка, хотя руки Варвары Павловны не мѣняли своего положенія тамъ, на портретѣ.
„Она играетъ Дебюсси, конечно!“ — подумалъ Карпинскій, не особенно какъ-то удивившись чудесному оживленію.
что деньги приходят не в пору заносчивой и увлекающейся юности, а потом, когда и прелесть бесполезных трат и потребность в милых, ненужных, но дорого стоющих мелочах жизни притупляется, проходит. Выходит, в роде горчицы после ужина!
На столе лежала его первая, пока единственная книга „Воскресный ветер“. Полоса от печки делала красноватым золотой обрез сафьяного переплета, и Виктор Николаевич знал, что на первой странице было написано: „посвящается со всею любовью музе моей, В. П. Свечиной“. Посвящение было писанное, а не напечатанное и его никто не видал, не исключая и самой Барберины.
По мере того, как обрез делался всё более красным, Карпинскому показалось, что и карточка Барберины начала светиться желтым, теплым сияньем. И в ту же минуту до его слуха дошли еле различимые, звенящие звуки, которые, усиливаясь и постепенно отделяясь один от другого, распределились в прелестный напев, ласковый, простой и ценящийся, и уж совсем не похожий на осеннюю песнь Чайковского. Но почему бы ему и походить на этот известный салонный морсо?.. Дело в том, что Виктору Николаевичу показалось, почудилось… Да нет, и на самом деле это было так!
Последние уголья уже погасли, а из плюшевой рамки продолжал литься розоватый свет и стеклянные звуки какого-то далекого инструмента. Необожженные свечи на сфотографированном рояле явственно зазвездились и именно оттуда доносилась музыка, хотя руки Варвары Павловны не меняли своего положения там, на портрете.
„Она играет Дебюсси, конечно!“ — подумал Карпинский, не особенно как-то удивившись чудесному оживлению.
