— Вы не понимаете поэзіи, мой другъ!
— Я не знаю, понимаю ли я, или не понимаю поэзіи, я просто хочу итти сражаться, потому что я русскій, здоровъ, не трусливъ и ничѣмъ особенно не связанъ, — вотъ и все. А вы городите какой-то вздоръ!
— Но, Кириллъ, послушайте, вѣдь тотъ подъемъ, который одушевляетъ васъ…
— Ради Бога, не надо! — кричалъ Кириллъ, затыкая уши — я былъ, какъ именинникъ, а вы мнѣ все портите! — и онъ быстро вышелъ въ садъ. Фофочка состроила гримаску и, подождавъ немного Лизу, отправилась отыскивать Калерію, которая, какъ ей казалось, болѣе всѣхъ понимаетъ мечты, которыя ее, Фофочку, одушевляли.
Калерія Семеновна, по своему легкомысленному и какому-то вмѣстѣ съ тѣмъ равнодушному характеру, терпѣливѣе всѣхъ переносила разговоры и изліянія Фофочки, часто даже сочувствуя имъ. Теперь Ѳеофанія Ларіоновна спѣшила съ необычайною новостью, что Кириллъ идетъ въ добровольцы, забывъ, поводимому, о его нелюбезности. Калерія и это извѣстіе приняла равнодушно и легкомысленно.
— Можетъ, хвастаетъ только! — проговорила она лѣниво.
Она все такъ и сидѣла на крокетной площадкѣ, покуда всѣ ходили въ домъ. Можетъ быть, она отъ лѣни и выслушивала терпѣливо Фофочкины тирады, но послѣднюю нѣкоторая апатичность слушательницы только шпорила. И теперь она съ необыкновеннымъ жаромъ набросилась на собесѣдницу:
— Совсѣмъ не хвастаетъ, а твердо рѣшилъ, и Антонъ Казиміровичъ идетъ, а я и Лиза поступимъ въ сестры милосердія.
— Вы не понимаете поэзии, мой друг!
— Я не знаю, понимаю ли я, или не понимаю поэзии, я просто хочу идти сражаться, потому что я русский, здоров, не труслив и ничем особенно не связан, — вот и всё. А вы городите какой-то вздор!
— Но, Кирилл, послушайте, ведь тот подъем, который одушевляет вас…
— Ради Бога, не надо! — кричал Кирилл, затыкая уши — я был, как именинник, а вы мне всё портите! — и он быстро вышел в сад. Фофочка состроила гримаску и, подождав немного Лизу, отправилась отыскивать Калерию, которая, как ей казалось, более всех понимает мечты, которые ее, Фофочку, одушевляли.
Калерия Семеновна, по своему легкомысленному и какому-то вместе с тем равнодушному характеру, терпеливее всех переносила разговоры и излияния Фофочки, часто даже сочувствуя им. Теперь Феофания Ларионовна спешила с необычайною новостью, что Кирилл идет в добровольцы, забыв, поводимому, о его нелюбезности. Калерия и это известие приняла равнодушно и легкомысленно.
— Может, хвастает только! — проговорила она лениво.
Она всё так и сидела на крокетной площадке, покуда все ходили в дом. Может быть, она от лени и выслушивала терпеливо Фофочкины тирады, но последнюю некоторая апатичность слушательницы только шпорила. И теперь она с необыкновенным жаром набросилась на собеседницу:
— Совсем не хвастает, а твердо решил, и Антон Казимирович идет, а я и Лиза поступим в сестры милосердия.
