— Такъ простите меня, Аграфена Николаевна, въ чемъ я виноватъ, и теперь уже окончательно считайте меня умершимъ.
— Зачѣмъ такъ страшно говорить? А прощать мнѣ васъ не въ чемъ.
Или Аграфенѣ Николаевнѣ не спалось, или она хотѣла предупредить Любу, но только пришла къ ней въ комнату и сѣла въ ногахъ. Племянница тоже не засыпала еще.
— Знаешь, Люба, кто это приходилъ?
— Нѣтъ. А кто?
— Мужъ мой первый, Павелъ Ильичъ. Онъ, оказывается, и не думалъ умирать.
— Ай, ай! Какъ же ты теперь будешь?
— Никакъ. Онъ ушелъ и больше не вернется. Я хотѣла тебя просить, не говори ты Степану Андреевичу про гостя-то. Что его зря безпокоить?
— Да, да, что его зря тревожить? — повторила Люба, съ любопытствомъ и гордостью глядя на тетку. Ей очень хотѣлось разспросить подробнѣе, но та была задумчива и молчалива. Наконецъ, проговорила будто про себя:
— Душу спасаетъ? Чего спасать, когда спасать-то нечего! Бездушный, безчувственный человѣкъ. Всегда былъ такимъ!
Аграфена вдругъ встала, отошла на середину спальни и спросила:
— Любка, хороша я?
Та заморгала глазами, ничего не отвѣчая.
— Хороша я, спрашиваю я тебя? — повторила въ волненіи Сухова.
— Так простите меня, Аграфена Николаевна, в чём я виноват, и теперь уже окончательно считайте меня умершим.
— Зачем так страшно говорить? А прощать мне вас не в чем.
Или Аграфене Николаевне не спалось, или она хотела предупредить Любу, но только пришла к ней в комнату и села в ногах. Племянница тоже не засыпала еще.
— Знаешь, Люба, кто это приходил?
— Нет. А кто?
— Муж мой первый, Павел Ильич. Он, оказывается, и не думал умирать.
— Ай, ай! Как же ты теперь будешь?
— Никак. Он ушел и больше не вернется. Я хотела тебя просить, не говори ты Степану Андреевичу про гостя-то. Что его зря беспокоить?
— Да, да, что его зря тревожить? — повторила Люба, с любопытством и гордостью глядя на тетку. Ей очень хотелось расспросить подробнее, но та была задумчива и молчалива. Наконец, проговорила будто про себя:
— Душу спасает? Чего спасать, когда спасать-то нечего! Бездушный, бесчувственный человек. Всегда был таким!
Аграфена вдруг встала, отошла на середину спальни и спросила:
— Любка, хороша я?
Та заморгала глазами, ничего не отвечая.
— Хороша я, спрашиваю я тебя? — повторила в волнении Сухова.
