обнявшись — это твое дѣло, а подъ вѣнецъ итти — нѣтъ? Плетью погоню! Даромъ что ли, я съ нимъ, еретикомъ, помирился?
— Онъ обманщикъ, — еще тише молвила Маша.
Старикъ разсмѣялся:
— Слышали это! Машкарадомъ недовольна? Такъ что жъ ты хочешь, чтобы всѣ мы были перестрѣляны, а ты у разбойниковъ въ лапахъ сидѣла? Такъ суженый твой, повѣрь, и такъ разбойникъ изрядный.
Тогда выступилъ Григорій Алексѣевичъ, взялъ Марью Петровну за руку и сказалъ: — неужели за минуту необходимой хитрости ты забыла всѣ клятвы, поцѣлуи, сладкіе часы любви — все, все? Вѣрнымъ другомъ и рабомъ буду я тебѣ. Неужели, сердце въ тебѣ одеревенѣло? — И онъ заплакалъ.
Петръ Трнфонычъ отвернулся къ окну, а Машенька наклонилась къ плачущему жениху и сказала:
— Конечно, я люблю тебя попрежнему и женой, твоей быть согласна, но ахъ, зачѣмъ все это приключеніе — не болѣе, какъ маскарадная шутка?
обнявшись — это твое дело, а под венец идти — нет? Плетью погоню! Даром что ли, я с ним, еретиком, помирился?
— Он обманщик, — еще тише молвила Маша.
Старик рассмеялся:
— Слышали это! Машкарадом недовольна? Так что ж ты хочешь, чтобы все мы были перестреляны, а ты у разбойников в лапах сидела? Так суженый твой, поверь, и так разбойник изрядный.
Тогда выступил Григорий Алексеевич, взял Марью Петровну за руку и сказал: — неужели за минуту необходимой хитрости ты забыла все клятвы, поцелуи, сладкие часы любви — всё, всё? Верным другом и рабом буду я тебе. Неужели, сердце в тебе одеревенело? — И он заплакал.
Петр Трнфоныч отвернулся к окну, а Машенька наклонилась к плачущему жениху и сказала:
— Конечно, я люблю тебя по-прежнему и женой, твоей быть согласна, но ах, зачем всё это приключение — не более, как маскарадная шутка?
