онъ долго ходилъ, зачѣмъ въ лавкѣ пыль, образчики перепутаны и т. п. Всю жизнь думать о товарѣ, о покупателяхъ, весь день, да еще такой жаркій, сидѣть въ темной лавкѣ, ничего не видѣть, никуда не ѣздить, поневолѣ разстроишься и обмолвишься грубымъ с лоромъ.
Онорэ молча принялся мести полъ, со стукомъ отодвигая табуретки, я же, постоявъ за дверью, отвернувшись, руки въ карманы штановъ, наконецъ заговорилъ, Какъ могъ ласковѣе: «послушай, Онорэ, тутъ приходила сама госпожа Луиза де-Томбель такъ нужно бы»… Онорэ сталъ слушать, опершись на щетку, и пыль, поднятая имъ, была видна на солнцѣ.
Такъ какъ Къ хозяевамъ пришли въ гости барышни Бажо, то передъ ужиномъ на лужайкѣ, которая ведетъ къ пруду, мы играли въ жмурки: мадемуазель Бланшъ, гости, Онорэ и я. Были уже сумерки и заря блѣднѣла за липами, тогда какъ надъ прудомъ уже серебрился мѣсяцъ, и гуси, еще не загнанные домой, громкими криками отвѣчали нашей рѣзвости. Мадемуазель Бланшъ, единственная вся въ бѣломъ, какъ Корри-
он долго ходил, зачем в лавке пыль, образчики перепутаны и т. п. Всю жизнь думать о товаре, о покупателях, весь день, да еще такой жаркий, сидеть в темной лавке, ничего не видеть, никуда не ездить, поневоле расстроишься и обмолвишься грубым с лором.
Онорэ молча принялся мести пол, со стуком отодвигая табуретки, я же, постояв за дверью, отвернувшись, руки в карманы штанов, наконец заговорил, Как мог ласковее: «послушай, Онорэ, тут приходила сама госпожа Луиза де-Томбель так нужно бы»… Онорэ стал слушать, опершись на щетку, и пыль, поднятая им, была видна на солнце.
Так как К хозяевам пришли в гости барышни Бажо, то перед ужином на лужайке, которая ведет к пруду, мы играли в жмурки: мадемуазель Бланш, гости, Онорэ и я. Были уже сумерки и заря бледнела за липами, тогда как над прудом уже серебрился месяц, и гуси, еще не загнанные домой, громкими криками отвечали нашей резвости. Мадемуазель Бланш, единственная вся в белом, как Корри-
