иногда въ Лѣтній садъ. Сидя на крайней дорожкѣ къ Марсову полю, положивъ раскрытую желто-розовую книжку изданій Тейбнера обложкой вверхъ, онъ смотрѣлъ, слегка еще выросшій и поблѣднѣвшій отъ весенняго загара, на прохожихъ въ саду и по ту сторону Лебяжей канавки. Съ другого конца сада доносился смѣхъ дѣтей, играющихъ на Крыловской площадкѣ, и Ваня не слышалъ, какъ заскрипѣлъ песокъ подъ ногами подходившаго Штрупа.
— Занимаетесь? — проговорилъ тотъ, опускаясь на скамью рядомъ съ Ваней, думавшимъ ограничиться поклономъ.
— Занимаюсь; да, знаете, такъ все это надоѣло, что просто ужасъ!..
— Что это, Гомеръ?
— Гомеръ. Особенно этотъ греческій!
— Вы не любите греческаго?
— Кто же его любитъ? — улыбнулся Ваня.
— Это очень жаль!
— Что это?
— Что вы не любите языковъ.
— Новые я, ничего, люблю, можно прочитать что-нибудь, а по-гречески кто же будетъ ихъ читать, допотопность такую?
— Какой вы мальчикъ, Ваня. Цѣлый міръ, міры для васъ закрыты; притомъ міръ кра-
иногда в Летний сад. Сидя на крайней дорожке к Марсову полю, положив раскрытую желто-розовую книжку изданий Тейбнера обложкой вверх, он смотрел, слегка еще выросший и побледневший от весеннего загара, на прохожих в саду и по ту сторону Лебяжей канавки. С другого конца сада доносился смех детей, играющих на Крыловской площадке, и Ваня не слышал, как заскрипел песок под ногами подходившего Штрупа.
— Занимаетесь? — проговорил тот, опускаясь на скамью рядом с Ваней, думавшим ограничиться поклоном.
— Занимаюсь; да, знаете, так всё это надоело, что просто ужас!..
— Что это, Гомер?
— Гомер. Особенно этот греческий!
— Вы не любите греческого?
— Кто же его любит? — улыбнулся Ваня.
— Это очень жаль!
— Что это?
— Что вы не любите языков.
— Новые я, ничего, люблю, можно прочитать что-нибудь, а по-гречески кто же будет их читать, допотопность такую?
— Какой вы мальчик, Ваня. Целый мир, миры для вас закрыты; притом мир кра-
