— Кто же, если это не секретъ?
— Нѣтъ, отчего же? Только вы его не знаете.
— А можетъ быть?
— Нѣкто Штрупъ.
— Ларіонъ Дмитріевичъ?
— Развѣ вы его знаете?
— И даже очень, — отвѣтилъ грекъ, свѣтя Ванѣ на лѣстницѣ лампой.
Въ закрытой каютѣ финляндскаго пароходика никого не было, но Ната, боявшаяся сквозняковъ и флюсовъ, повела всю компанію именно сюда.
— Совсѣмъ, совсѣмъ нѣтъ дачъ! — говорила уставшая Анна Николаевна. — Вездѣ такая скверность: дыры, дуетъ!
— На дачахъ всегда дуетъ, — чего же вы ожидали? Не въ первый разъ живете!
— Хочешь? — предложилъ Кока свой раскрытый серебряный портсигаръ съ голой дамой Бобѣ.
— Не потому на дачѣ прескверно, что тамъ скверно, а потому, что чувствуешь себя на бивуакахъ, временно проживающимъ и не установлена жизнь, а въ городѣ всегда знаешь, что надо въ какое время дѣлать.
— Кто же, если это не секрет?
— Нет, отчего же? Только вы его не знаете.
— А может быть?
— Некто Штруп.
— Ларион Дмитриевич?
— Разве вы его знаете?
— И даже очень, — ответил грек, светя Ване на лестнице лампой.
В закрытой каюте финляндского пароходика никого не было, но Ната, боявшаяся сквозняков и флюсов, повела всю компанию именно сюда.
— Совсем, совсем нет дач! — говорила уставшая Анна Николаевна. — Везде такая скверность: дыры, дует!
— На дачах всегда дует, — чего же вы ожидали? Не в первый раз живете!
— Хочешь? — предложил Кока свой раскрытый серебряный портсигар с голой дамой Бобе.
— Не потому на даче прескверно, что там скверно, а потому, что чувствуешь себя на бивуаках, временно проживающим и не установлена жизнь, а в городе всегда знаешь, что надо в какое время делать.
