шими гіацинтами, ложился желтый, тревожащій свѣтъ. Ваня сложилъ Данта, котораго онъ читалъ вслухъ, и вышелъ въ сосѣднюю комнату.
— Половина шестого, — сказалъ онъ, вернувшись. — Долго нѣтъ Ларіона Дмитріевича, — будто отвѣчая на мысли дѣвушки, промолвилъ онъ. — Мы больше не будемъ заниматься?
— Не стоитъ, Ваня, начинать новой пѣсни. Итакъ:
|
е vidi che con riso |
и увидѣлъ, что съ улыбкой они слушали послѣднее заключеніе, потомъ къ прекрасной дамѣ обернулся.
— Прекрасная дама — это созерцаніе активной жизни?
— Нельзя, Ваня, вполнѣ вѣрить комментаторамъ, кромѣ историческихъ свѣдѣній; понимайте просто и красиво, — вотъ и все, а то, право, выходитъ вмѣсто Данта какая-то математика.
Она окончательно сложила свою работу, и сидѣла, какъ бы дожидаясь чего-то, постукивая разрѣзнымъ ножомъ по свѣтлой ручкѣ стола.
шими гиацинтами, ложился желтый, тревожащий свет. Ваня сложил Данта, которого он читал вслух, и вышел в соседнюю комнату.
— Половина шестого, — сказал он, вернувшись. — Долго нет Лариона Дмитриевича, — будто отвечая на мысли девушки, промолвил он. — Мы больше не будем заниматься?
— Не стоит, Ваня, начинать новой песни. Итак:
|
е vidi che con riso |
и увидел, что с улыбкой они слушали последнее заключение, потом к прекрасной даме обернулся.
— Прекрасная дама — это созерцание активной жизни?
— Нельзя, Ваня, вполне верить комментаторам, кроме исторических сведений; понимайте просто и красиво, — вот и всё, а то, право, выходит вместо Данта какая-то математика.
Она окончательно сложила свою работу, и сидела, как бы дожидаясь чего-то, постукивая разрезным ножом по светлой ручке стола.
