— Ну, что жъ такое, они и сами понимать могутъ. Такъ ли, Иванъ Петровичъ? — обратился старикъ Сорокинъ къ Ванѣ.
— Что это? — встрепенулся тотъ.
— Какъ вы насчетъ всего этого полагаете?
— Да, знаете ли, очень трудно судить о чужихъ дѣлахъ.
— Вотъ правду, Ванечка, сказали, — обрадовалась Арина Дмитріевна, — и никогда не судите; это и сказано: «не судите, да не судимы будете».
— Ну, другіе не судятъ, да судимы бываютъ, — проговорилъ Сорокинъ, вылѣзая изъ-за стола.
На пристани и на мосткахъ оставались лишь торговки съ булками, воблой, малиной и солеными огурцами; причальщики въ цвѣтныхъ рубахахъ стояли, опершись на перила, и плевали въ воду, и Арина Дмитріевна, проводивъ, старика Сорокина на пароходъ, усаживалась на широкую линейку рядовъ съ Марьей Дмитріевной.
— Какъ это мы, Машенька, лепешки-то забыли? Прохоръ Никитичъ такъ любятъ чай съ ними кушать.
— Ну, что ж такое, они и сами понимать могут. Так ли, Иван Петрович? — обратился старик Сорокин к Ване.
— Что это? — встрепенулся тот.
— Как вы насчет всего этого полагаете?
— Да, знаете ли, очень трудно судить о чужих делах.
— Вот правду, Ванечка, сказали, — обрадовалась Арина Дмитриевна, — и никогда не судите; это и сказано: «не судите, да не судимы будете».
— Ну, другие не судят, да судимы бывают, — проговорил Сорокин, вылезая из-за стола.
На пристани и на мостках оставались лишь торговки с булками, воблой, малиной и солеными огурцами; причальщики в цветных рубахах стояли, опершись на перила, и плевали в воду, и Арина Дмитриевна, проводив, старика Сорокина на пароход, усаживалась на широкую линейку рядов с Марьей Дмитриевной.
— Как это мы, Машенька, лепешки-то забыли? Прохор Никитич так любят чай с ними кушать.
