слишкомъ смѣлыхъ лингвистическихъ сопоставленій и соображеній, представилъ въ сильно идеализированномъ видѣ матеріальную культуру, общественныя отношенія, а также умственную,, нравственную и религіозную жизнь аріо-европейскаго пранарода. Однако другіе ученые, не раздѣляя увлеченій Pictet, ограничили выводоспособность многихъ лингвистическихъ данныхъ и стали восполнять ихъ указаніями другихъ родственныхъ дисциплинъ. Прежде всего A. Kuhn[1] указалъ, что значеніе словъ измѣнялось соотвѣтственно измѣненію круга понятій и условій жизни народа, а потому и предполагаемое то или другое первоначальное значеніе нерѣдко будетъ лишь болѣе или менѣе вѣроятнымъ. Затѣмъ Schleicher[2] поставилъ на видъ, что отсутствіе тѣхъ или другихъ словъ въ нѣсколькихъ родственныхъ языкахъ не даетъ еще права заключать на этомъ основаніи объ отсутствии соотвѣтствующихъ словъ и понятій у пранарода, такъ какъ тѣ или другія слова, нѣкогда существовавшія въ его языкѣ, могли затѣмъ выйти изъ употребленія на почвѣ нѣкоторыхъ отдѣльныхъ вѣтвей; при этомъ Шлейхеръ считалъ возможнымъ заключать о культурѣ пранарода на основаніи тѣхъ словъ, которыя находятся или во всѣхъ трехъ главныхъ языковыхъ вѣтвяхъ его аріо-европейскаго „родословнаго дерева“ (см. стр. 205), или по крайней мѣрѣ въ двухъ — славяно-литво-германской и индо-иранской; сходство же словъ, ограничивающееся областью европейскихъ языковъ, по его мнѣнію недостаточно для прочныхъ выводовъ, въ виду возможнаго здѣсь обильнаго заимствованія культурныхъ словъ однимъ народомъ у другаго. Въ виду значительной неопредѣленности лингвистическихъ
