и голенища въ глинѣ. «Ну, кричитъ, Паша! снимай съ меня сапоги сейчасъ! Ты моя раба!» и понесъ… "Полно, говорю, Дмитрій, видишь, человѣкъ больной, нѣжный… оставь ее». — «Нѣтъ, она, я знаю, пренебрегаетъ мною!» А та, голубушка моя, ни словечка, агнецъ этакой! и ну тащить сапоги. «Подожди, говоритъ, Митя; я сейчасъ за чистыми носками схожу; а ты на диванъ пока ноги поставь!» Хоть бы что̀! А онъ какъ закричитъ: «Не надо мнѣ носковъ! кричитъ, не надо! Я, говоритъ, скотъ! Подобіе скота! Скотина носковъ не носитъ!» Да какъ были ея руки въ глинѣ — ну ихъ цѣловать… «Ты, говоритъ, моя жена! ангелъ небесный, а не раба!..» Такое свойство у него… нравенъ ужъ очень, а ее любитъ. Вы думаете, это его Гаковъ, Семенъ Алексѣевичъ, споилъ? Ни! Боже мой! Не вѣрю. Грусть, тоска, одолѣла: послѣ ея смерти спился; въ родахъ умерла. Пятеро сутокъ страдала. Февра моя у ней тогда была. Черезъ Дмитрія и замужъ она вышла, Февра-то. Онъ посваталъ Николая Филипповича. «Благодарю, говоритъ, васъ, Февронья Максимовна!» Шутъ его знаетъ! пропалъ малый, а веселый молодой парень! Право! Въ комиссіи тоже его всѣ любили, и начальство имъ было довольно. Пріѣдетъ бывало еще женихомъ ко мнѣ сюда. Увидитъ — мужики молотятъ у меня на гумнишкѣ. Цѣпъ — да и давай крестить!..
Я узнаю въ разсказѣ капитана мою милую Пашу, и хотя мужъ ея, какъ видите, служилъ въ комиссіи и любимъ былъ начальствомъ, но онъ для меня больше человѣкъ, чѣмъ многіе честные и умные люди…
и голенища в глине. «Ну, кричит, Паша! снимай с меня сапоги сейчас! Ты моя раба!» и понес… "Полно, говорю, Дмитрий, видишь, человек больной, нежный… оставь ее». — «Нет, она, я знаю, пренебрегает мною!» А та, голубушка моя, ни словечка, агнец этакой! и ну тащить сапоги. «Подожди, говорит, Митя; я сейчас за чистыми носками схожу; а ты на диван пока ноги поставь!» Хоть бы что! А он как закричит: «Не надо мне носков! кричит, не надо! Я, говорит, скот! Подобие скота! Скотина носков не носит!» Да как были её руки в глине — ну их целовать… «Ты, говорит, моя жена! ангел небесный, а не раба!..» Такое свойство у него… нравен уж очень, а ее любит. Вы думаете, это его Гаков, Семен Алексеевич, споил? Ни! Боже мой! Не верю. Грусть, тоска, одолела: после её смерти спился; в родах умерла. Пятеро суток страдала. Февра моя у неё тогда была. Через Дмитрия и замуж она вышла, Февра-то. Он посватал Николая Филипповича. «Благодарю, говорит, вас, Февронья Максимовна!» Шут его знает! пропал малый, а веселый молодой парень! Право! В комиссии тоже его все любили, и начальство им было довольно. Приедет бывало еще женихом ко мне сюда. Увидит — мужики молотят у меня на гумнишке. Цеп — да и давай крестить!..
Я узнаю в рассказе капитана мою милую Пашу, и хотя муж её, как видите, служил в комиссии и любим был начальством, но он для меня больше человек, чем многие честные и умные люди…
