стнаго въ чувство, я началъ его тормошить изо всѣхъ силъ, но онъ не вставалъ, плакалъ и говорилъ: «ваше благородіе, оставьте меня, мнѣ суждено умереть здѣсь». Понявъ, что онъ долженъ проспаться, и въ такомъ видѣ, какъ былъ, идти не въ состояніи, я снялъ съ него малицу, думая, что скорѣе пройдетъ дурь изъ головы и оставилъ его въ одной рубашкѣ, приказавъ ему, когда проспится, приложить все стараніе, чтобъ догнать насъ по слѣдамъ. Онъ мнѣ это обѣщалъ, но я простился съ нимъ, вполнѣ убѣжденный, что вижу его въ послѣдній разъ. Лишь только я догналъ команду и успѣлъ навьючить на себя котомку, мы отправились по возможности скорѣе, держа курсъ на O. Люди шли молча и видно было, что потеря человѣка на нихъ сильно подѣйствовала. Изрѣдка, то одинъ, то другой, спрашивали меня: «ваше благородіе, скажите правду; послѣ васъ Сытниковъ живой не остался....» Вѣтеръ сдѣлался рѣзкій, началъ падать мелкій снѣгъ. Въ 2 часа я вдругъ былъ остановленъ крикомъ; матросъ Резановъ сбросилъ ношу и побѣжалъ на этотъ крикъ.
Оказалось, что матросъ Вишниковъ провалился въ озеро прѣсной воды и безъ помощи непремѣнно бы потонулъ. Когда онъ прибылъ къ нашему привалу, то до того дрожалъ, что самъ не могъ снять съ себя мокрое платье. Сухаго у него ничего не было; подѣлившись съ нимъ нашими платьями, мы съ трудомъ оживили его; окончательно согрѣлся онъ только къ вечеру; анероидъ утопленъ имъ при паденіи. Командѣ, непривыкшей къ новому роду передвиженія, было весьма трудно ходить съ тяжелою ношею на плечахъ и съ нѣкоторыми дѣлалась тошнота; но всѣ, зная, что единственное спасеніе — достигнуть берега, молча и скрипя зубами работали ногами.
Къ вечеру мы нашли на полынью шириною до 30 сажень; вода быстро лилась на сѣверъ, и хотя мы шли долго къ S, держась все у самой полыньи, но удобной переправы найти не могли. Баронъ Будбергъ разбилъ термометръ при паденіи въ трещину, такъ что теперь никакихъ инструментовъ уже болѣе не имѣлось. Наконецъ, мы нашли довольно хорошее мѣсто, совершенно закрытое торосами отъ вѣтра; когда мы сняли наши ноши, то чуствовали сильную боль въ плечахъ, такъ что
стного в чувство, я начал его тормошить изо всех сил, но он не вставал, плакал и говорил: «Ваше благородие, оставьте меня, мне суждено умереть здесь». Поняв, что он должен проспаться, и в таком виде, как был, идти не в состоянии, я снял с него малицу, думая, что скорее пройдет дурь из головы и оставил его в одной рубашке, приказав ему, когда проспится, приложить все старание, чтоб догнать нас по следам. Он мне это обещал, но я простился с ним, вполне убежденный, что вижу его в последний раз. Лишь только я догнал команду и успел навьючить на себя котомку, мы отправились по возможности скорее, держа курс на O. Люди шли молча и видно было, что потеря человека на них сильно подействовала. Изредка то один, то другой спрашивали меня: «Ваше благородие, скажите правду, после вас Сытников живой не остался?..» Ветер сделался резкий, начал падать мелкий снег. В два часа я вдруг был остановлен криком; матрос Резанов сбросил ношу и побежал на этот крик.
Оказалось, что матрос Вишников провалился в озеро пресной воды и без помощи непременно бы потонул. Когда он прибыл к нашему привалу, то до того дрожал, что сам не мог снять с себя мокрое платье. Сухого у него ничего не было; поделившись с ним нашими платьями, мы с трудом оживили его; окончательно согрелся он только к вечеру; анероид утоплен им при падении. Команде, не привыкшей к новому роду передвижения, было весьма трудно ходить с тяжелою ношею на плечах и с некоторыми делалась тошнота; но все, зная, что единственное спасение — достигнуть берега, молча и скрипя зубами работали ногами.
К вечеру мы нашли на полынью шириною до тридцати сажен; вода быстро лилась на север, и хотя мы шли долго к S, держась всё у самой полыньи, но удобной переправы найти не могли. Барон Будберг разбил термометр при падении в трещину, так что теперь никаких инструментов уже более не имелось. Наконец, мы нашли довольно хорошее место, совершенно закрытое торосами от ветра; когда мы сняли наши ноши, то чувствовали сильную боль в плечах, так что
