ческой кровью и какъ-бы тонко ни была придумана апологія казни — убійство всегда остается убійствомъ. Для взора чистой совѣсти смертная казнь всегда будетъ являться не въ ореолѣ юридическаго акта, но подъ мрачной маской самаго банальнаго убійства, къ которому кощунственно прикрѣплено знамя правосудія. Для ока совѣсти на плахѣ и на эшафотѣ правосудіе подвергается позору и безславію[1]“.
Какая глубокая иронія сокрыта въ самомъ словѣ „правосудіе“, когда рѣчь идетъ о смертной казни! Имѣетъ ли вообще право человѣкъ отнимать отъ другого то, что не можетъ быть даруемо человѣческой властью? Но, если лучшіе умы времени не находятъ оправданія для примѣненія смертной казни въ дѣлахъ уголовныхъ, то кажется нѣтъ достаточно словъ, чтобы выразить то глубокое возмущеніе и негодованіе, которое подымается въ душѣ человѣка при одной мысли о томъ, что люди, облеченные властью, считаютъ себя вправѣ уничтожать жизнь себѣ подобныхъ только потому, что ихъ чувства, взгляды, поступки и убѣжденія не отвѣчаютъ желаніямъ первыхъ.
Человѣконенавистничество, достигающее столь крайнихъ предѣловъ, является для современнаго общества дѣломъ величайшаго позора, отъ котораго съ негодованіемъ отворачивается человѣкъ не погрязшій въ тинѣ юридической діалектики. Для насъ русскихъ тяжесть этого позора должна быть еще болѣе ощутительна, такъ какъ благодаря смертной казни мы едва не лишились геніальнаго Достоевскаго и извѣстнаго писателя Мельшина.
Не будемъ слѣдить далѣе за мрачной картиной нашей дѣйствительности. Послѣдствія ея общеизвѣстны и мы переживаемъ ихъ нынѣ вмѣстѣ съ позоромъ и горемъ всей Россіи.
Для насъ, психіатровъ, не лишено значенія то обстоятельство, что, если недоразвитіе личности приводитъ къ ея пассивности, дряблости, недѣятельности и послѣдовательно къ отсталости всего общества, то подавленіе личности въ
- ↑ И. Сикорскій. Чувства, испытываемыя зрителемъ при видѣ смертной казни. Кіевъ. 1906.
