съ садовой листвы. День занимался. Все освѣщалось, выступало изъ мрака, принимало свои настоящія очертанія, точно кто понемногу приподнималъ мглистое покрывало.
Справа раздалась медленная, мѣрная, увѣренная походка и между деревьями появилась высокая, видная фигура въ темной рясѣ, направляющаяся къ церковнымъ дверямъ.
— Вотъ отецъ Михаилъ! Вотъ отецъ Михаилъ! пронеслось между народомъ, кто сидѣлъ, поднялись съ своихъ мѣстъ, кто стоялъ, опершись на дубинки, выпрямились.
Отецъ Михаилъ былъ, если можно такъ выразиться, чрезвычайно картиненъ. Почтенная осанка, строгія черты лица, смягченныя кроткимъ и ласковымъ выраженіемъ, сѣдая, волнистая, похожая на каскадъ борода, спокойныя движенія, проницательныя, свѣтлыя и въ тоже время совершенно безмятежныя, сіяющія глаза,—все это представляло идеальный типъ пастыря, какихъ приходится встрѣчать чаще на картинахъ, чѣмъ въ жизни.
По тому, какъ его всѣ окружили, можно было замѣтить, что онъ пользовался большимъ уваженіемъ своихъ прихожанъ.
Бандуристъ тоже подошелъ подъ благословенье и подвелъ своего поводыря.
— Благословите, батюшка, сказалъ онъ,—мы изъ дальнихъ мѣстъ, пришли помолиться въ богоспасаемый городъ Гадячъ. Благословите, батюшка, и поводырку мою. Стараемся, батюшка, жить по христіански, другъ другу помогаемъ. Я не изъ одной печи хлѣбъ ѣдалъ,—всего повидалъ на долгомъ вѣку, такъ вотъ могу ее наставить на путь житейскій истинный, а у нея рѣзвыя молодыя силы, такъ она меня, стараго, гдѣ подъ горку сведетъ, гдѣ на горку поддержитъ… Надо помогать другъ другу. Въ священномъ писаніи сказано: «носите тяготы другъ друга». Одною рукою и узла не завяжешь…
Отецъ Михаилъ, спокойно и кротко внимавшій рѣчамъ словоохотливаго бандуриста, при послѣднемъ его выраженіи не то чтобы встрепенулся,—этаго нельзя было положительно утверждать,—а какъ-то особенно пристально взглянулъ ему въ глаза.
— Да, продолжалъ словоохотливый бандуристъ,—сказано:
с садовой листвы. День занимался. Всё освещалось, выступало из мрака, принимало свои настоящие очертания, точно кто понемногу приподнимал мглистое покрывало.
Справа раздалась медленная, мерная, уверенная походка и между деревьями появилась высокая, видная фигура в темной рясе, направляющаяся к церковным дверям.
— Вот отец Михаил! Вот отец Михаил! пронеслось между народом, кто сидел, поднялись с своих мест, кто стоял, опершись на дубинки, выпрямились.
Отец Михаил был, если можно так выразиться, чрезвычайно картинен. Почтенная осанка, строгие черты лица, смягченные кротким и ласковым выражением, седая, волнистая, похожая на каскад борода, спокойные движения, проницательные, светлые и в тоже время совершенно безмятежные, сияющие глаза, — всё это представляло идеальный тип пастыря, каких приходится встречать чаще на картинах, чем в жизни.
По тому, как его все окружили, можно было заметить, что он пользовался большим уважением своих прихожан.
Бандурист тоже подошел под благословенье и подвел своего поводыря.
— Благословите, батюшка, сказал он, — мы из дальних мест, пришли помолиться в богоспасаемый город Гадяч. Благословите, батюшка, и поводырку мою. Стараемся, батюшка, жить по христиански, друг другу помогаем. Я не из одной печи хлеб едал, — всего повидал на долгом веку, так вот могу ее наставить на путь житейский истинный, а у неё резвые молодые силы, так она меня, старого, где под горку сведет, где на горку поддержит… Надо помогать друг другу. В священном писании сказано: «носите тяготы друг друга». Одною рукою и узла не завяжешь…
Отец Михаил, спокойно и кротко внимавший речам словоохотливого бандуриста, при последнем его выражении не то чтобы встрепенулся, — этаго нельзя было положительно утверждать, — а как-то особенно пристально взглянул ему в глаза.
— Да, продолжал словоохотливый бандурист, — сказано:
