кой свою русую бородку «авось Господь помилуетъ», онъ какъ бы выразилъ этой фразой весь свой характеръ.
Можно было навѣрное сказать, что въ немъ хватитъ и сметливости, и находчивости, и проницательности на десятерыхъ, но что надъ всѣмъ этимъ преобладаетъ беззаботное «авось», которое заправляетъ всѣмъ остальнымъ.
Можно было поручиться, что въ виду, напримѣръ, переправы черезъ пропасть по тонкой, пляшущей жердочкѣ, онъ отлично пойметъ и сообразитъ всѣ послѣдствія подобной переправы, но встряхнувъ кудрями, скажетъ «авось переберусь!» и отправится.
И не только въ томъ случаѣ, если благополучно переберется, то даже въ томъ, если поломаетъ кости, но уцѣлѣетъ голова, онъ опять при первой же оказіи также тряхнетъ кудрями, также скажетъ «авось переберусь» и также беззаботно отправится.
— Всѣ мы люди грѣшные, возразилъ панъ гетманъ и никто изъ насъ не можетъ сказать: сегодня я не получу за грѣхи свои должнаго возмездія!
Панъ гетманъ сказалъ это докторальнымъ тономъ, какимъ обыкновенно говорятся подобныя вещи, но въ докторальности его проглядывали скорѣе раздражительность трусливаго вельможи, чѣмъ сокрушеніе христіанина.
— Господь долго грѣхамъ терпитъ, отвѣтилъ московскій бояринъ, видимо считая своей обязанностью при этихъ словахъ поднять свои блестящіе, живые, разбѣгавшіеся во всѣ стороны глаза къ небу, но на полъ-пути къ сіяющему эфиру опуская ихъ на вившуюся по широкому двору тропинку, по которой медленно приближался старый бандуристъ съ загорѣлой дѣвочкой, въ вѣнкѣ изъ свѣжихъ цвѣтовъ.
Глаза пана гетмана, искоса устремившіеся на собесѣдника, въ ту же минуту обратились по направленію его взгляда тоже на тропинку, и странно подѣйствовало на него появленіе стараго бандуриста: вялое апатичное лицо его вдругъ вспыхнуло, потомъ поблѣднѣло и губы слегка задрожали; онъ поспѣшно провелъ рукою по лбу, заморгалъ и тревожно, пытливо глянулъ на московскаго боя-
кой свою русую бородку «авось Господь помилует», он как бы выразил этой фразой весь свой характер.
Можно было наверное сказать, что в нём хватит и сметливости, и находчивости, и проницательности на десятерых, но что над всем этим преобладает беззаботное «авось», которое заправляет всем остальным.
Можно было поручиться, что в виду, например, переправы через пропасть по тонкой, пляшущей жердочке, он отлично поймет и сообразит все последствия подобной переправы, но встряхнув кудрями, скажет «авось переберусь!» и отправится.
И не только в том случае, если благополучно переберется, то даже в том, если поломает кости, но уцелеет голова, он опять при первой же оказии также тряхнет кудрями, также скажет «авось переберусь» и также беззаботно отправится.
— Все мы люди грешные, возразил пан гетман и никто из нас не может сказать: сегодня я не получу за грехи свои должного возмездия!
Пан гетман сказал это докторальным тоном, каким обыкновенно говорятся подобные вещи, но в докторальности его проглядывали скорее раздражительность трусливого вельможи, чем сокрушение христианина.
— Господь долго грехам терпит, ответил московский боярин, видимо считая своей обязанностью при этих словах поднять свои блестящие, живые, разбегавшиеся во все стороны глаза к небу, но на пол-пути к сияющему эфиру опуская их на вившуюся по широкому двору тропинку, по которой медленно приближался старый бандурист с загорелой девочкой, в венке из свежих цветов.
Глаза пана гетмана, искоса устремившиеся на собеседника, в ту же минуту обратились по направлению его взгляда тоже на тропинку, и странно подействовало на него появление старого бандуриста: вялое апатичное лицо его вдруг вспыхнуло, потом побледнело и губы слегка задрожали; он поспешно провел рукою по лбу, заморгал и тревожно, пытливо глянул на московского боя-
