шему около мостика, у берега мелкаго прозрачнаго ручья, въ видѣ гигантской зеленой щетки: раздался выстрѣлъ и червоная хустка заалѣла на черной дорогѣ.
Хустка эта брала только своимъ цвѣтомъ, доброта-жъ ея оказалась такая, что даже жадный татаринъ не польстился ее снять и снова ускакалъ, какъ бы обманутый въ своихъ ожиданіяхъ.
Когда все стихло, изъ дубровки, изъ той, что за мостикомъ, вышелъ какой-то поселянинъ съ топоромъ и вязанкой зеленыхъ сучьевъ за плечами и, проходя мимо, наклонился, обернулъ къ себѣ помертвѣвшее дѣтское личико, приложилъ руку къ груди, подъ которой образовалась уже лужица теплой крови, потомъ проговоривъ: «нѣтъ, ужь не оживешь!» пошелъ дальше своей дорогой.
Онъ, впрочемъ, снялъ червоную хустку и унесъ съ собою.
Дивнымъ давно все это случилось, но до сихъ еще поръ небольшая могила, не подалеку отъ этихъ мѣстъ, называется «Дивоча».
Говорятъ тоже, что могилу эту насыпалъ самъ, своими руками, какой то запорожецъ.
шему около мостика, у берега мелкого прозрачного ручья, в виде гигантской зеленой щетки: раздался выстрел и червоная хустка заалела на черной дороге.
Хустка эта брала только своим цветом, доброта ж её оказалась такая, что даже жадный татарин не польстился ее снять и снова ускакал, как бы обманутый в своих ожиданиях.
Когда всё стихло, из дубровки, из той, что за мостиком, вышел какой-то поселянин с топором и вязанкой зеленых сучьев за плечами и, проходя мимо, наклонился, обернул к себе помертвевшее детское личико, приложил руку к груди, под которой образовалась уже лужица теплой крови, потом проговорив: «нет, уж не оживешь!» пошел дальше своей дорогой.
Он, впрочем, снял червоную хустку и унес с собою.
Дивным давно всё это случилось, но до сих еще пор небольшая могила, неподалеку от этих мест, называется «Дивоча».
Говорят тоже, что могилу эту насыпал сам, своими руками, какой то запорожец.
