рась, что трепетывался на удочкѣ… Маруся, изморилась, а? Легла бы ты да отдохнула, а? А я бы сказку сказывалъ.
— Это дѣло,—замѣтилъ Кнышъ.
— Я не хочу спать, я посижу,—начала было Маруся.
Но двѣ сильныя, ловкія руки въ одно мгновенье, однимъ махомъ, разостлали по дну лодки толстую суконную свиту, приподняли Марусю и бережно положили на это ложе.
— А я буду сказку сказывать,—повторилъ Сѣчевикъ.
— У, роскошь!—сказалъ Кнышъ.—Бѣда моя, что у меня всего на всего два уха: кабы могъ, я бы еще десятка два въ займы взялъ и всѣми бы слушалъ.
Жилъ былъ казакъ, началъ Сѣчевикъ,—казакъ добрый, благочестивый, да только дурень. Онъ съ виду то и ничего, и съ первыхъ словъ ничего, а чуть зачерпни его поглубже, такъ такая ужь тамъ дуровина, что другіе умные казаки пьянѣли отъ нея, какъ отъ какого поганаго зелья. Вотъ и задумалъ этотъ казакъ строить себѣ хату. И говоритъ онъ женѣ:
— Ну, жена, удивлю-жъ я тебя: такую хату выстрою, какой еще не бывало на свѣтѣ. И строить я ее стану, не такъ, какъ люди.
— А какъ же?—спрашиваетъ жена.
Онъ моргнулъ этакъ глазомъ: дескать, не на такого напала, не проговорюсь! засмѣялся и вошелъ въ лѣсъ руб…
— Поглядите,—вдругъ вскрикнула тихонько Маруся, поглядите!
И указала впередъ, вправо.
Но Кнышъ, сидѣвшій лицомъ туда, давно уже слегка щурилъ свои сокольи глаза, какъ бы всматриваясь и распознавая знакомые предметы.
Сѣчевикъ, при возгласѣ Маруси, не шелохнулся, а только спросилъ Кныша:
— Что тамъ?
— Они,—отвѣчалъ Кнышъ.
Рѣка въ этомъ мѣстѣ значительно съуживалась и челнокъ плылъ почти у самаго праваго берега.
рась, что трепетывался на удочке… Маруся, изморилась, а? Легла бы ты да отдохнула, а? А я бы сказку сказывал.
— Это дело, — заметил Кныш.
— Я не хочу спать, я посижу, — начала было Маруся.
Но две сильные, ловкие руки в одно мгновенье, одним махом, разостлали по дну лодки толстую суконную свиту, приподняли Марусю и бережно положили на это ложе.
— А я буду сказку сказывать, — повторил Сечевик.
— У, роскошь! — сказал Кныш. — Беда моя, что у меня всего навсего два уха: кабы мог, я бы еще десятка два взаймы взял и всеми бы слушал.
Жил был казак, начал Сечевик, — казак добрый, благочестивый, да только дурень. Он с виду то и ничего, и с первых слов ничего, а чуть зачерпни его поглубже, так такая уж там дуровина, что другие умные казаки пьянели от неё, как от какого поганого зелья. Вот и задумал этот казак строить себе хату. И говорит он жене:
— Ну, жена, удивлю ж я тебя: такую хату выстрою, какой еще не бывало на свете. И строить я ее стану, не так, как люди.
— А как же? — спрашивает жена.
Он моргнул этак глазом: дескать, не на такого напала, не проговорюсь! засмеялся и вошел в лес руб…
— Поглядите, — вдруг вскрикнула тихонько Маруся, поглядите!
И указала вперед, вправо.
Но Кныш, сидевший лицом туда, давно уже слегка щурил свои сокольи глаза, как бы всматриваясь и распознавая знакомые предметы.
Сечевик, при возгласе Маруси, не шелохнулся, а только спросил Кныша:
— Что там?
— Они, — отвечал Кныш.
Река в этом месте значительно суживалась и челнок плыл почти у самого правого берега.
