сколько спустя проговорилъ онъ.—Чего вчера, какъ старшій офицеръ спрашивалъ, ты не сказалъ про этого дьявола? По крайности, было бъ ему на орѣхи! Будь у меня на мордѣ такая цаца, какъ у тебя, я безпремѣнно бы сказалъ: «такъ и такъ, молъ, ваше благородіе, безвинно черезъ боцмана Щукина пострадалъ!» А то «зашибся!»
— Чего жалиться! Ему и такъ будетъ!—промолвилъ Аксеновъ, стараясь придать себѣ важный видъ.
— Ужъ не отъ тебя ли?—разсмѣялся Леонтьевъ.
Аксенову очень хотѣлось посвятить пріятеля въ тайну вчерашняго разговора съ Ѳедосѣичемъ, тѣмъ болѣе, что онъ и самъ хорошо не понималъ, на что именно намекалъ старый матросъ. Онъ, однако, вспомнилъ наказъ Ѳедосѣича не болтать, но, воздерживаясь отъ искушенія, все-таки загадочно прошепталъ:
— Небойсь, люди проучатъ!..
— Люди!—передразнилъ Леонтьевъ.—Какіе это люди? Кто можетъ проучить этого подлеца, кромѣ начальства?.. Ахъ, какая ты еще необразованная деревня, Ефимка, какъ я посмотрю!—съ сожалѣніемъ замѣтилъ Леонтьевъ.—Ударь онъ меня безвинно, да если со знакомъ, я бы нарочно на глаза капитану попался... Я бы не такъ, какъ ты... небойсь!.. А то: «люди!»
Аксеновъ, считавшій обращеніе и ухарскія манеры Леонтьева за образецъ матросскаго совершенства и старавшійся подражать ему во всемъ, былъ задѣтъ за живое, что его считаютъ «деревней», и съ сердцемъ возразилъ:
— Что-жъ ты-то не жалишься... Вечоръ онъ тебя по уху тоже огрѣлъ!..
— То-то... безъ знаку... говорю, а ежели бы оказалъ знакъ... онъ бы помнилъ Леонтьева!—бахвалился матросъ, видимо рисуясь и восхищая своими манерами простоватаго товарища...—Эй, послушай Антоновъ!—обратился онъ къ проходившему вѣстовому старшаго
