— А сторожемъ здѣсь при кладбищѣ,—да вотъ пристань караулю, чтобъ не сбѣжала... Спасибо исхлопоталъ это мнѣ Василій Иванычъ... Онъ не забываетъ стараго боцмана... замѣсто отца родного... Вотъ вышелъ окуньковъ половить... Съ десятокъ наловилъ, ваше благородіе...
— Выпить-то ему не на что, вотъ онъ и ловитъ окуней на сорокоушку!—насмѣшливо проговорилъ унтеръ-офицеръ, приблизившись къ намъ.
— Не бойсь, у тебя не прошу, у сволочи!—сердито отвѣчалъ Щукинъ и пошелъ къ своей удочкѣ.
Я купилъ у Щукина окуньковъ, и онъ мгновенно удалился. Черезъ полчаса онъ снова явился на пристань совсѣмъ охмѣлѣвшій, и скоро въ вечерней темнотѣ снова раздавался его пьяный, осипшій голосъ:
— Одно слово—левъ былъ... Рука—во!.. У насъ на «Фершантѣ» въ три минуты марселя мѣняли... А ты?.. Какой ты унтерцеръ? Тебѣ бы только кампотъ въ штанахъ варить, а не то что, какъ прежде бывало... Или когда мы на клиперѣ взаграницу ходили... Не бойсь, служба была... Василій Ивапычъ понималъ, какой я былъ боцманъ... У меня—шалишь, братъ...
