«Нельзя спорить о законности существования психологии», — говорит Павлов. «Психология, касающаяся субъективной части человека, имеет право на существование, потому что ведь наш субъективный мир есть первая реальность, с которой мы встречаемся» («Новейшие успехи» и т. д.)
И ту же мысль — еще четче, еще резче, как бы отмежевываясь от не в меру усердных последователей учения об условных рефлексах, — развивает он в своей книге, где имеются следующие красноречивые строки:
«Я хотел бы предупредить недоразумение в отношении ко мне. Я не отрицаю психологии как познания внутреннего мира человека. Тем менее я склонен отрицать что-нибудь из глубочайших влечений человеческого духа. Здесь и сейчас я только отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественно-научной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кончается эта возможность!..»
Можно, конечно, спорить, является ли психология сейчас, как наука, строгой представительницей «естественно-научной мысли». Но несомненно лишь одно: она стремится — и не безуспешно!— стать таковой. И это укрепляет ее «непререкаемое» право быть самостоятельной научной дисциплиной. Попытка утопить психологию в физиологии нервно-мозгового аппарата, стремление заменить или, вернее, подменить психологию «рефлексологией», совсем не входит в намерения людей науки. Это утверждает сам основатель учения об условных рефлексах, И. П. Павлов.
Было время, когда на вопрос о строении и работе мозга отвечали остроумным латинским изречением: structura — obscura, functiones — obscuriores, morbi — obscurissimi, что нужно понимать примерно так: строение мозга непонятно, работа его еще непонятнее, а о болезнях и говорить нечего — ничего не разберешь! Теперь имеем право утверждать, что изречение это не совсем справедливо. Благодаря блестящим завоеваниям ученых наших дней, мы многое уже знаем о строении мозга и нервов, мы многое узнали и об их деятельности.
