вотъ онъ и самъ бѣжитъ сюда! — понизивъ голосъ, проговорилъ боцманъ...
Дѣйствительно высокій и худощавый лейтенантъ съ рыжими бачками и усами торопливо несся на бакъ.
Боцманъ отошелъ отъ часовыхъ. Тѣ повернули головы къ океану.
Егоркинъ снова взглянулъ на «Щупленькаго».
Тотъ сидѣлъ ни живъ, ни мертвъ. И только губы его вздрагивали.
Великая жалость охватила сердце Егоркина при видѣ этого тщедушнаго, мертвенно-блѣднаго молодого матросика, который и простъ, и «доберъ», и такъ хватаетъ за душу, когда играетъ на гармоникѣ.
И онъ чуть слышно сказалъ ему рѣзкимъ повелительнымъ тономъ:
— «Злющій» запроситъ, ты молчи!.. А не то искровяню. Понялъ? — угрожающе прибавилъ онъ.
Ничего не понявшій и изумленныйэтимъ угрожающимъ тономъ матросикъ испуганно отвѣтилъ:
— Понялъ...
Въ эту минуту сзади надъ головами часовыхъ раздались ругательства, и вслѣдъ затѣмъ лейтенантъ спросилъ своимъ слегка гнусавымъ высокимъ голосомъ:
— Кто изъ васъ двухъ подлецовъ позже крикнулъ?
