морѣ, но и ненадежнымъ лживымъ человѣкомъ, хвастуномъ, дерзкимъ на языкъ, съ которымъ лучше не связываться.
И матросы сторонились его и слегка побаивались.
Крупныйи волосатый, съ вздувшимися жилами, просмоленный кулакъ боцмана особенно сильно легъ на красивое и нѣсколько наглое лицо Зябликова.
Онъ довольно хладнокровно выдержалъ ударъ и, отступивши отъ боцмана, не безъ наглой и злорадной усмѣшки, искривившей его крупныя губы, спросилъ;
— Ты это за что?
— Небойсь, знаешь за что, подлецъ!
— Зря дерешься. Не я подарилъ Діанку акулъ-рыбамъ.
— Не ты? Кому жъ другому подлецу?
— То-то не я. А по правдѣ скажу: очень даже радъ, что нашелся другой матросъ. Давно бы Діанку въ воду... Не даромъ сучьяго вѣдомства... Подлѣй и обманнѣй была самой подлой бабы... Въ родѣ быдто за боцмана бѣгала, подлая, въ палубу и тишкомъ цапала за ноги.
— За то Діанка и цапала тебя, что ты подлый матросъ. Понимала тебя. Ты извелъ животную. Побереги лучше шкуру. Не барабанная. Винись, кантонищина.
— Считаешь себя умнымъ, а зря грозишься,
