— А Двинскій?
— Только хлопалъ добрыми глазами. И какъ вышли мы изъ Кронштадта, обозначилось, что нашъ Евгенъ Иванычъ вовсе не понималъ службы и большого разсудка не имѣлъ и безъ всякаго мужчинскаго характера... Перкушинъ словно заворожилъ капитана, и весь Евгенъ Иванычъ съ его добротой былъ у старшаго офицера въ полномъ повиновеніи, а быдто со своей амбиціей. Шельмоватый и прельстивый былъ Перкушинъ. Велъ свою линію. «Какъ, молъ, прикажете»? Априказывалъ-то все онъ. И дока по флотской части былъ. И надо правду сказать, отчаянный и ничего не боялся, ежели бывало заштормуетъ. Умѣлъ управиться и не сойдетъ съ мостика, какъ въ шторму нашъ маленькій клиперокъ бѣдуетъ и зарывается въ волнахъ. Подлый былъ человѣкъ, а во всей формѣ молодчага — распоряжался. Съ имъ и страха не было.
— А капитанъ что?
— Тоже для видимости стоялъ наверху и однако не мѣшался. И на ночь Первушинъ всегда, бывало, въ бурю капитана упрашивалъ отдохнуть. Я, молъ, всѣ ваши распоряженія сполню. А какія распоряженія? Раньше и плавалъ Евгенъ Иванычъ на яхтахъ между Петербургомъ и Кронштадтомъ. Безъ старшаго офицера онъ ни Боже ни. И хотѣлъ бы да не смѣетъ. Только почетъ да что добрый. И самъ, сказывали, не хотѣлъ срамить-
