и ночь. Такъ ежели онъ въ такомъ подломъ, можно сказать, «карактерѣ» со своимъ вѣстовымъ, я и не смѣй когда упользоваться какой-нибудь мелочишкой?
— Шкуру твою велитъ снять, ежели поймаетъ тебя, Никишка, въ своихъ карманахъ!.. Это ты помни! — промолвилъ Лещиковъ.
— Меня, Никишку, поймаетъ?
— А ты думалъ ни разу не поймалъ, такъ не попадешься?
— Это, который дуракъ, тотъ влопается, а я, славу Богу, матросъ съ разсудкомъ! — самодовольно воскликнулъ Никишка, видимо увѣренный въ томъ, что шкуру съ него не снимутъ...
И послѣ паузы не безъ ампломба продолжалъ:
— «Собака» и не знаетъ, сколько у него по карманамъ мелкихъ денегъ. Въ «портаметѣ» считаетъ, а мелочью брезговаетъ. И что ему, «Собакѣ», ежели вѣстовому перепадетъ? Небойсь, я «портамета» евойнаго не касаюсь... Коснись, тогда форменно укралъ. А ежели да за свою каторжную жизнь франокъ, шильникъ, да много-много пятьдесятъ центовъ прибралъ — это въ родѣ быдто нашелъ... Все равно, обронить могъ на берегу «Собака»!.. Или взялъ цигарку... Скажи, пожалуйста, какая бѣда!..
Никишка такъ горячо и возбужденно защищалъ право деликатныхъ находокъ въ карманахъ капитана, котораго можно звать «Собакой», и при-
