ство... Понимаю, что это жестоко, ваше превосходительство!
И съ этими словами ревизоръ выбѣжалъ изъ каюты.
Адмиралъ, казалось, тоже не могъ понять, какъ этотъ офицеръ, безъ всякаго самолюбія и не имѣвшій чувства чести, но все-таки не дуракъ, не могъ понять непоколебимой справедливости адмирала и унизительно молилъ о пощадѣ.
Точно онъ могъ разсчитывать, что адмиралъ, уже заслужившій репутацію рыцаря безъ страха и упрека, будетъ дѣлать поблажку безчестнымъ и вреднымъ для флота людямъ...
И Пересвѣтовъ, этотъ естественный воръ и палачъ, тоже воображаетъ, что адмиралъ, потому что онъ товарищъ, долженъ мирволить безчестному. Кажется, могъ бы не красть и не запарывать людей! Кажется, могъ бы сообразить, что въ Россіи новыя вѣянія.
Такъ просто, благородно и прямолинейно разсуждалъ Сѣверцовъ и не безъ удовлетвореннаго чувства вспомнилъ свою безукоризненную службу, шепетильную честность и независимость, благодаря которой онъ не только не затерялся въ толпѣ, а сдѣлалъ блестящую карьеру, и въ тридцать восемь лѣтъ — адмиралъ, начальникъ эскадры, а его товариши только капитаны второго ранга...
И адмиралъ присѣлъ къ письменному столу
