Ho я самъ былъ не совсѣмъ доволенъ. Что мнѣ въ этихъ трескучихъ пьесахъ, гдѣ я такъ быстро перебираю пальцами, и всѣ удивляются и хвалятъ меня? Когда-же я смогу сыграть то, что слышу часто — но что ускользаетъ отъ меня? Если съумѣю, если найду — то все сразу измѣнится, и я буду одно чувствовать съ тѣми, кто слушаетъ. Мы вмѣстѣ будемъ плакать, потому что оно пройдетъ не мимо, a задѣнетъ, зацѣпитъ самое тайное, самое глубокое, одно для всѣхъ… Да, мы будемъ плакать; a потомъ… потомъ все равно, ну — умремъ. Все равно… Я зналъ, что, пока я самъ не чувствую — ничего не будетъ; и вѣрилъ безъ сомнѣній, что если придетъ ко мнѣ — то и ко всѣмъ придетъ, кому я буду «говорить». Я всегда мысленно вмѣсто «играть» употреблялъ выраженіе «говорить съ людьми».
Можетъ быть, все это было не умно. Но я никогда не считалъ себя умнымъ человѣкомъ. У меня и самолюбія тутъ не было. Я зналъ, что я не развитъ и мало образованъ. Да и пусть. Я не къ этому шелъ, y меня другое счастье, другая дорога меня поведетъ наверхъ.
Мама раза два меня оставляла одного на нѣсколько недѣль, ей необходимо было уѣхать домой. И каждый разъ я умиралъ, бросалъ заниматься, почти не ѣлъ. У меня являлся какой-то нервный ужасъ, мнѣ казалось, что я одинъ на свѣтѣ, ея нѣтъ и не было. Главное — не было! A если не было, — значитъ и не будетъ…
Зачѣмъ она такъ связала меня съ собою, что жизнь безъ нея не могла длиться? Если я скажу,
