щества и отъ его свободы. Такимъ образомъ, верховный властелинъ никогда не бываетъ въ правѣ обременить одного подданнаго больше, чѣмъ другого, такъ какъ дѣло въ такомъ случаѣ становится частнымъ и неподсуднымъ его власти.
Разъ приняты эти ограниченія, то оказывается совершенно невѣрнымъ, что въ общественномъ договорѣ есть въ дѣйствительности какое-нибудь отреченіе со стороны частныхъ лицъ; напротивъ, ихъ положеніе вслѣдствіе этого договора становится лучше прежняго: вмѣсто отчужденія они совершили лишь выгодную замѣну невѣрнаго и полнаго случайностей существованія лучшимъ и болѣе вѣрнымъ существованіемъ; естественную независимость они замѣнили свободой, возможность вредить другимъ—своею собственною безопасностью и свою силу, которую могли преодолѣть другіе,—правомъ, которое общественное единеніе дѣлаетъ непобѣдимымъ. Даже ихъ жизнь, которую они отдали государству, находится подъ его постоянной защитой; и если они рискуютъ ею для защиты государства, развѣ они не отдаютъ ему только то, что они отъ него получили? Что дѣлаютъ они такого, чего не дѣлали бы чаще и съ большей опасностью въ первобытномъ состояніи, когда, вступая въ неизбѣжныя сраженія, они защищали бы съ опасностью жизни то, что служитъ имъ для ея сохраненія? Всѣ должны по необходимости сражаться за отечество, это вѣрно; но никогда никто не принужденъ сражаться за себя. Не выигрываемъ ли мы далѣе, подвергаясь изъ-за того, что составляетъ нашу безопасность, нѣкоторому риску, которому мы принуждены были бы подвергаться изъ-за насъ самихъ, если бы насъ лишили этой безопасности?
ГЛАВА V.
О правѣ жизни и смерти.
Спрашивается: какимъ образомъ частныя лица, не имѣя права располагать своею собственной жизнью, могутъ передать верховному властелину то право, котораго они сами не имѣютъ? Этотъ вопросъ кажется трудно разрѣшимымъ только потому, что онъ невѣрно поставленъ. Каждый чѳловѣкъ имѣетъ право рисковать своею собственною жизнью, чтобы ее сохранить. Развѣ скажутъ когда-нибудь, что тотъ, кто бросается въ окно, чтобы спастись отъ пожара, виновенъ въ самоубійствѣ? Развѣ когда-нибудь приписывали такую вину тому, кто погибалъ во время бури, опасность которой была ему неизвѣстна, когда онъ пускался въ путь? Цѣлью общественнаго договора является сохраненіе жизни договаривающихся. Для кого желательна цѣль, для того желательны также и средства, а эти средства неотдѣлимы отъ нѣкотораго риска, даже отъ нѣкоторыхъ потерь. Кто хочетъ сохранить свою жизнь на счетъ другихъ, долженъ также отдавать ее, когда потребуется, за другихъ. Гражданинъ уже не судья опасности, которой желаетъ его подвергнуть законъ, и если государь ему сказалъ: „для государства необходимо, чтобы ты умеръ", онъ долженъ умереть, такъ какъ только благодаря этому условію онъ жилъ въ безопасности до тѣхъ поръ, и такъ какъ жизнь его уже не только благодѣяніе природы, но условный даръ государства.
Смертная казнь, налагаемая на преступниковъ, можетъ разсматриваться приблизительно съ этой же точки зрѣнія: чтобы не сдѣлаться жертвой убійцы, люди соглашаются умереть, если станутъ сами убійцами. Посредствомъ этого договора, далеко не располагая своей собственной жизнью, стремятся только къ ея гарантіи, и невозможно предположить, чтобы кто-нибудь изъ договаривающихся имѣлъ въ виду быть повѣшеннымъ въ будущемъ.
Кромѣ того, каждый преступникъ, нарушая общественное право, становится, благодаря своимъ злодѣяніямъ по отношенію къ отечеству мятежникомъ и измѣнникомъ; онъ перестаетъ быть его членомъ, нарушая его законы; онъ даже объявляетъ ему войну. Въ такомъ случаѣ сохраненіе государства несовмѣстимо съ сохраненіемъ его жизни; необходимо, чтобы одинъ изъ нихъ погибъ, и если заставляютъ умереть виновнаго, то скорѣе какъ непріятеля, чѣмъ какъ гражданина. Судопроизводство и судебный приговоръ являются доказательствомъ и объявленіемъ того, что онъ нарушилъ общественный договоръ и, слѣдовательно, не состоитъ больше членомъ государства. А такъ какъ онъ признавалъ себя таковымъ, хотя бы по своему мѣстопребыванію, то его оттуда необходимо удалить посред-
