есть ни Руской ни иностранной, и котораго ни Руской человѣкъ ни иностранецъ разумѣть не могутъ? Скажутъ, что я взялъ самую крайность; но заглянемъ и въ другія многія книги, мы увидимъ, что переводѣ ихъ или сочиненіе, естьли не совсѣмъ, то покрайней мѣрѣ близко подходитъ къ переводу сей Пролюзіи. Для чего пристращаться къ иностраннымъ словамъ? къ симъ въ нашемъ языкѣ пустымъ звукамъ, которые не могутъ быть ни знаменительны, ни постоянны? Ибо сѣмя посажденное въ несродную себѣ землю; не пускаетъ корня, не возрастаетъ никогда въ древо, но согниваетъ и гибнетъ. Возмемъ напримѣръ книгу Шафирова о причинахъ войны съ Швеціею, напечатанную въ 1716 коду; тогда начинали щеголять чужеязычными словами; мы въ иномъ мѣстѣ найдемъ въ ней Штилизованы, въ другомъ дивульгованы, въ третьемъ рефлекція, или разсужданіе, въ четвертомъ дедикація или приношеніе, и такъ далѣе. Мы смѣемся нынѣ симъ словамъ, находя ихъ вѣ Руской книгѣ; но вмѣсто оныхъ пишемъ такія, которыхъ тогда не употребляли, какъ напримѣръ: гармонировать, идеалъ, ансамбль, и тому подобныя. Чрезъ нѣсколько времени сіи не полюбятся, ихъ оставятъ, и станутъ на мѣсто оныхъ вводить новыя. Между тѣмъ коренныя Рускія слова отъ сихъ пріемышей подавляются, теряютъ силу свою и становятся зараженнымъ чужими звуками ушамъ нашимъ невнятны и противны. Уже и такъ не хотимъ мы писать дѣйствіе, явленіе, словесность; но пишемъ актъ, сцена, литература, и проч. Между тѣмъ естьли послушать нѣкоторыхъ писателей нашихъ, то они всегда на языкъ свой жалуются и говорятъ, что онъ не вычищенъ, не установленъ. Но какимъ же образомъ хотятъ они вычистить его? истребленіемъ своихъ и введеніемъ въ него чужеязы-
