Въ тотъ же день вечеромъ нашимъ взорамъ представилась земля, и шкуна приготовилась причаливать къ берегу. Монгомери объявилъ мнѣ, что этотъ безымянный островъ — цѣль его путешествія. Мы находились еще слишкомъ далеко, такъ что невозможно было различить очертанія острова: видна была только темно-синяя полоса на сѣро-голубомъ фонѣ моря. Почти вертикальный столбъ дыма поднимался къ небу.
Капитана не было на палубѣ, когда часовой съ мачты крикнулъ «земля»! Изливъ въ брани весь свой гнѣвъ, капитанъ, шатаясь, добрался до каюты и растянулся спать на полу. Командованіе судномъ перешло къ его помощнику. Это былъ худощавый и молчаливый субъектъ, котораго мы уже раньше видѣли съ бичемъ въ рукахъ; казалось, онъ также находился въ очень дурныхъ отношеніяхъ съ Монгомери и не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на насъ. Мы обѣдали вмѣстѣ съ нимъ въ скучномъ молчаніи, и всѣ мои попытки вовлечь его въ разговоръ не увѣнчались успѣхомъ. Я замѣтилъ также, что весь экипажъ относился весьма враждебно къ моему товарищу и его животнымъ. Монгомери постоянно старался отмалчиваться, когда я разспрашивалъ объ его жизни и о томъ, что онъ намѣренъ дѣлать съ этими животными, но, хотя любопытство мучило меня все сильнѣе и сильнѣе, тѣмъ не менѣе, я ничего не добился.
Мы остались на палубѣ и продолжали разговаривать до тѣхъ поръ, пока небо не усѣялось звѣздами. Ночь была совершенно спокойна, и ея тишина изрѣдка лишь нарушалась шумомъ за рѣшеткой на носу шкуны или движеніями животныхъ. Пума изъ глубины своей клѣтки слѣдила за нами своими горящими глазами; собаки спали. Мы закурили сигары.
Монгомери принялся говорить о Лондонѣ тономъ сожалѣнія, предлагая мнѣ различные вопросы о новыхъ перемѣнахъ. Онъ говорилъ, какъ человѣкъ, любившій жизнь, которую велъ
В тот же день вечером нашим взорам представилась земля, и шхуна приготовилась причаливать к берегу. Монгомери объявил мне, что этот безымянный остров — цель его путешествия. Мы находились еще слишком далеко, так что невозможно было различить очертания острова: видна была только темно-синяя полоса на серо-голубом фоне моря. Почти вертикальный столб дыма поднимался к небу.
Капитана не было на палубе, когда часовой с мачты крикнул: «Земля!» Излив в брани весь свой гнев, капитан, шатаясь, добрался до каюты и растянулся спать на полу. Командование судном перешло к его помощнику. Это был худощавый и молчаливый субъект, которого мы уже раньше видели с бичом в руках; казалось, он также находился в очень дурных отношениях с Монгомери и не обращал ни малейшего внимания на нас. Мы обедали вместе с ним в скучном молчании, и все мои попытки вовлечь его в разговор не увенчались успехом. Я заметил также, что весь экипаж относился весьма враждебно к моему товарищу и его животным. Монгомери постоянно старался отмалчиваться, когда я расспрашивал о его жизни и о том, что он намерен делать с этими животными, но, хотя любопытство мучило меня все сильнее и сильнее, тем не менее, я ничего не добился.
Мы остались на палубе и продолжали разговаривать до тех пор, пока небо не усеялось звездами. Ночь была совершенно спокойна, и ее тишина изредка лишь нарушалась шумом за решеткой на носу шхуны или движениями животных. Пума из глубины своей клетки следила за нами своими горящими глазами; собаки спали. Мы закурили сигары.
Монгомери принялся говорить о Лондоне тоном сожаления, предлагая мне различные вопросы о новых переменах. Он говорил, как человек, любивший жизнь, которую вел
